Форум » Архив » 14 июня. Сохо, Олд-Комтпон стрит, 52. Квартира-студия Эрнеста Вернея. Встреча с прошлым. » Ответить
14 июня. Сохо, Олд-Комтпон стрит, 52. Квартира-студия Эрнеста Вернея. Встреча с прошлым.
Эрнест Верней: Дом 52 по Олд-Комптон-стрит - пятиэтажное каменное здание, из светлого песчаника, с красной окантовкой по фасаду, окруженное небольшим садиком. Отличительная примета: высокие "французские окна" и несколько старомодное крыльцо в викторианском стиле. При этом подъезд и внутренние помещения вполне современные. С конца 19 века дом несколько раз перестраивался, и нынешний владелец, коему здание принадлежит уже двадцать пять лет, предпочел превратить его из заурядного доходного дома в подобие общежития для творческих людей - достаточно успешных, чтобы быть в состоянии аккуратно вносить ежемесячную аренду за комнаты и студию, и достаточно разумных, чтобы устраивать шумные попойки и драки с приездом полиции не чаще раза в пару месяцев. Эрнест Верней живет здесь с момента переезда в Лондон - с осени 1965 года. Участники отыгрыша: Эрнест Верней, Эмиль Шаффхаузен, Эрин Уэлторп (по желанию). Дисклеймер № 1: Это терапия в рамках ролевой, посторонним просьба не вмешиваться в процесс и не подвергать действия персонажей литературной критике. Дисклеймер № 2: [more]чтение треда может вызвать у вас сильные душевные переживания, обусловленные эффектом переноса и синхрониями. Подумайте, надо ли вам оно, прежде чем читать дальше. [/more]
Эрнест Верней: - Тогда пойдемте направо, - Эрнест махнул рукой, указывая направление. - После обеда в приличном месте я не хочу вести вас сразу в злачные места, а то как бы не случилось несварения. Начнем с табака и кофе... Они прошли около четверти лье по бурлящему Сохо, где аляповатые лавчонки с восточными сувенирами и прочими редкостями перемешивались с магазинами модной одежды, пабы и погребки с сомнительной репутацией соседствовали с дорогими кафе и ресторанами, танцевальные клубы - с зазывными витринами стип-баров, стены жилых домов пестрели самыми разными афишами, плакатами и граффити... Отовсюду лилась музыка: блюзы, твист, соул, буги, какие-то мелодии с этническим колоритом, и уличные певцы то и дело вознимкали из ниоткуда, держа наперевес гитары и саксофоны, с глазами, устремленными в трансцендентность, и обкуренные, точно пифии на треножники - тем не менее, они не забывали напомнить, что шляпа или гитарный чехол у их ног лежат вовсе не для красоты. Запах кофе смешивался со сладковатыми ароматами марихуаны, аромат жареной картошки из ближайшей закусочной перебивался нотами странных, терпких духов, какими пользуются проститутки или очень экстравагантные модные леди, и над всем этим нависало облако особенного, не сравнимого ни с чем "запаха Сохо"... - Еще пару шагов, месье Шаффхаузен. Вот сюда! - Эрнест поклонился и распахнул перед доктором стеклянную дверь, ведущую в небольшое и довольно светлое помещение, целиком и полностью выдержанное в стиле, который принято называть "колониальным": циновки, круглые столы, плетеные кресла, жалюзи из соломки, стойка из темного дерева, деревянные стены, цветное стекло, дерево, дерево, дерево... И тысячи уютных мелочей, подобранных со вкусом, но незаметных с первого взгляда. - "Мечта о Луизиане", доктор...
Эмиль Шаффхаузен: "Пляшущие человечки" - подумал доктор, как только переступил порог лавки, ибо первое, что он увидел - было панно с черными фигурками в пальмовых юбках и высоких головных уборах, отплясывающими некую африканскую джигу. Приглядевшись повнимательнее, он решил, что эту работу Эрнеста стоит переименовать в "Десять негритят", поскольку танцевали они вокруг поверженного и приготовленного к закланию собрата. На мелодичный звон китайского ветряного колокольчика из недр лавки выплыла ее владелица - дама приятной наружности, яркая блондинка, весьма корпулентная и всеми силами стремящаяся скрыть свой настоящий возраст под искусным макияжем и экстравагантным кимоно. Увидев Эрнеста, она просияла так, словно получила божественное откровение. Впрочем, они тут же начали мило болтать о чем-то, как старые знакомые. Шаффхаузен оставил их ворковать друг с другом, отметив, что для заказчицы и "просто знакомой" дама взяла слишком уж интимную дистанцию, а Верней и не подумал отстраниться. Углубившись в изучение оформления лавки, доктор увлеченно рассматривал картины и роспись стен в просветах между циновками, больше напоминавшую наскальную живопись кроманьонцев, чем творчество современного художника. Картины представляли на первый взгляд идиллическую жизнь колониального мира, где белый человек в пробковом шлеме возвышался над черными массами аборигенов-тружеников. Но то тут, то там на заднем плане проступали некие зловещие формы - то страшная маска доминиканского колдуна, то ритуальное жертвоприношение, то какие-то таинственные контуры. Перед одной из картин он стоял довольно долго, стремясь вычленить в ней то мелкие фигуры, то фоновое лицо, в которое эти фигуры складывались. Лицо белого человека, чьими глазами, ноздрями, ушами и ртом были негры. Нечто зловещее веяло от работ Вернея, расписавшего эту лавку вовсе не в угоду белым господам-англичанам... - А это тоже ваших рук дело? - спросил он Эрнеста, взяв в руки статуэтку африканской дивы, выполненную из черной керамики. - Или тот самый колониальный товар, что рекламируется вывеской лавки?
Эрнест Верней: - Кто? - переспросил Верней и, повернувшись к доктору, узрел в его руках статуэтку. - А-а, черная кикимора, секси-куколка! Да, я сотворил ее в одном из приступов белой горячки...Простите, миледи, я забыл, что она ваша любимица... Мисс Винтер, как всегда, польщенная обращением "миледи", слегка шлепнула Эрнеста по губам: - Бесстыдник! - но улыбка женщины противоречила нарочито-сердитому жесту, и когда она обратилась к Шаффхаузену, углы ее румяных губ все еще вздрагивали: - Не слушайте его, сэр, это прекрасная работа. Коллекционер предлагал мне за нее три тысячи фунтов, я отказала. Он был убежден, что статуэтка родом из Гаити, времен восстания, когда Гаити еще именовалось Сан-Доминго, и было французской колонией...Эрни... я хочу сказать, мистер Верней всегда принижает свои заслуги. А с тех пор, как он все здесь оформил, дела у меня пошли в три раза лучше. Пленительная мисс Винтер, довольная тем, что художник заглянул к ней, да еще привел с собой столь импозантного друга, который непременно что-нибудь купит, очень старалась выглядеть рафинированной дамой, вдовой богатого плантатора из Нового Орлеана, но акцент кокни и просторечные обороты, вкупе с жаргонными словечками, выдавали ее отнюдь не знатное происхождение. - Это вы не слушайте Кэтрин... простите, миледи, - снова усмехнулся Эрнест, и с фамильярностью человека, находящегося в своем полном праве, поцеловал пухлую ручку, унизанную перстнями с чересчур крупными камнями. - Она начиталась "Сан" и по какому-то недоразумению считает меня, криворукого ремесленника, гением. А эту черную девушку, что вы держите в руках, я сделал шутки ради, когда прочел один из рассказов Вудхауса. Про Дживса и Вустера, знаете? Там в одном сюжете фигурировала африканская статуэтка из черного янтаря, и Берти из-за нее вечно влипал в истории и называл "черной кикиморой"... Ну и мне стало интересно, смогу ли я изобразить что-нибудь похожее... Это, конечно, не янтарь - бронза, покрытая специальным составом - но мисс Винтер от нее в восторге. Он погладил статуэтку по плечу и тихо добавил: - Может, я бы ее и не отдал, но я боялся спать с ней в одной комнате. Все время на память приходила Венера Илльская.** _______________________________________________________________ * имеется в виду знаменитое восстание в Сан-Доминго в 1791—1803 годах, в результате которого колония получила независимость ** новелла Мериме об ожившей статуе
Эмиль Шаффхаузен: Вглядываясь в черты сего произведения, Шаффхаузен пытался определить, какими собственными эмоциями наделил статую художник. Судя по какому-то хищному выражению вытянутого в профиль лица, эмоции сии были недобрые. "На кого или на что он злился, создавая ее?" - задумался доктор, попутно вспоминая трехгодичной давности рисунки Вернея, на стенах часовни в Антибе. Тогда это была выплеснутая на чистые стены боль и страсть, страдани по утраченной любви. И искусства в том акте спонтанного творения было больше, чем в этой поделке: - А вы сами ее нафантазировали или же взяли за основу какую-то известную статуэтку? - невинно полюбопытствовал он у Эрнеста.
Эрнест Верней: - Не помню, - ответил Эрнест неожиданно севшим и очень усталым голосом. - Правда, не помню. Я лепил ее не на трезвую голову. Он взял статуэтку за голову и потянул ее к себе. - Поставьте, что вы в нее вцепились, как в родную, доктор? Кикимора - она и есть кикимора. Угол его рта нервно дернулся, словно он вспомнил что-то болезненное и неприятное, но слабость продлилась всего мгновение. Эрнест улыбнулся. - Если хотите сувенир на память, лучше посмотрите на тех милых щеночков... Тут мисс Винтер, до того только умильно взиравшая на художника, воскликнула с небывалым энтузиазмом: - А и правда, сэр!.. Посмотрите, какие милые щеночки! Ой, они просто лапочки, лапулечки! Эрнест делает их десятками, и они разлетаются, как горячие пирожки, особенно к Рождеству и Пасхе!
Эмиль Шаффхаузен: "Милые щеночки" были воплощением всего того, что Шаффхаузен презирал в наступающей буржуазной масс-культуре - слюнявые даже с виду французские и английские бульдожки с глазами навыкате изображали английских лордов с британскими флагами на высоких цилиндрах, или вальяжно возлежали в плетеном кресле с Times, сигарой и чашкой кофе на подставке, или респектабельно прогуливались с тросточкой на задних лапах, или с белой салфеткой на груди восседали перед именным тортом... В общем, буржуазная пошлость во всей красе. Оглядывая все это щенячье разнообразие, и подумывая, как бы поделикатнее отделаться от попыток хозяйки лавки осчастливить его парочкой этих слащавых монстров, он не сразу даже уловил смысл сказанных ею слов. Но когда смысл до него дошел, Шаффхаузен развернулся всем корпусом в строну Эрнеста и устремил на него вопросительный взгляд, в котором крайнее удивление мешалось с плохо скрываемой жалостью: - Вы - автор всех этих... этих - ему в голову даже не сразу пришло какое-то пристойное слово, каким можно было назвать сей разнообразный китч - статуэток тоже?
Эрнест Верней: - Ну что вы, месье Шаффхаузен, - усмехнулся Эрнест, не опуская глаза под взглядом доктора и позволяя ему прочесть в них все, что он не мог или не хотел высказать вслух. - Вы мне льстите. Идея, мягко говоря, не нова...а лучше всего продаются старые и проверенные идеи, верно, миледи? Так что мне оставалось только внимательно выслушать мою прекрасную клиентку (он галантно поклонился Кэтрин), проникнуться духом щеночков и налепить... вот это все. Он сгреб с прилавка несколько статуэток, потряс их в горстях, как игральные кости, и швырнул в корзину со сладостями. - Чудесно вышло, да? - И в самом деле чудесно! - радостно подхватила мисс Винтер, не уловив иронии. - Ах, ну они же просто милашки, совсем как живые! Чудо, а не щеночки! Я все прошу Эрни... мистера Вернея сделать мне еще жабок и котяточек, но он отчего-то не соглашается... Уговорите его, сэр, я вижу, что он прислушивается к вашему мнению!
Эмиль Шаффхаузен: - Непременно, мадам... эээ... мисс. Думаю, что раз месье Верней при всех своих талантах освоил щеночков, и жабки, и котики, и, может быть, даже птички не замедлят вскоре появиться на вашем прилавке. - доктор даже не трудился скрывать свою иронию, но хозяйка этого "жизнерадостного вертепа" только кокетливо рассмеялась в ответ: - Ах да, конечно птички! Ведь их можно делать даже с настоящими перышками и такими яркими, просто прелесть! - и кивнула в благодарность за новую идею и поддержку своей творческой задумки, победно глядя на Вернея. А тот, на миг утратив самообладание, смотрел на творения своих рук, как на груду экскрементов, в которых он запачкался по самые локти. Дабы не усугублять его и своих впечатлений, Шаффхаузен сделал вид, что им пора, и поспешно раскланялся с блондинкой, пообещав ей заглянуть позднее и увлекая за собой художника. Когда они оказались на шумной улице Сохо, Эмиль какое-о время просто молча шел рядом с Эрнестом, осознавая степень и глубину его творческого кризиса, куда он сам загнал себя.
Эрнест Верней: - Теперь вы понимаете, верно? - тихо проговорил Эрнест, когда они отошли от "Мечты Луизианы" на безопасное расстояние и скрылись за поворотом. - Щеночки. Деньги здесь платят за щеночков. И... как бы вам сказать... Кэтрин - она еще не из худших, отличная тетка. Вкуса нет, но сердце золотое, и наредкость щедра для хозяйки такого магазинчика. Гораздо противнее, когда с тобой начинают рассуждать про Гойю, а в итоге заказывают "щеночков". Потому что это именно то, что нужно публике. Думаете, нельзя нарисовать "щеночков а-ля авангардизм"? Можно, доктор... Еще как можно. Он замедлил шаг и как будто даже стал медленнее дышать. - Понимаете теперь, почему я иногда звоню доктору Дювалю?.. За все время, что я провел в Англии, вдохновение - настоящее вдохновение - посещало меня не так уж часто. А после бесед с Жаном, я... пишу. Пишу, а не малюю, понимаете?! И Эрин. Моя Эрин... Когда я увидел ее...- Эрнест судорожно вздохнул, и не сразу смог продолжить: - После первой встречи, я за несколько часов создал один из лучших своих портретов. А потом, рядом с ней, я понял, что такое творить - снова. Проблема в том, месье Шаффхаузен, что "щеночки" никуда не делись. А я не могу больше заниматься этой дрянью. Не могу и не хочу... Но есть ли у меня выбор? Вы ведь понимаете, теперь я отвечаю не только за себя.
Эмиль Шаффхаузен: - Выбор, как и его отсутствие, существует только в нашем человечьем воображении. Напрягите свою фантазию - и оглянитесь в поисках выбора не между "щеночками" и "умереть с голоду", а между искусством и ремеслом. Ваш талант тратится на то, что вам претит, а мог бы выдавать шедевры не хуже именитых мастеров! - сам того не замечая, Шаффхаузен заговорил со страстной убежденностью революционного вождя - В чем дело, Эрнест? Я не узнаю вас! Куда делся бунтарь с революционными идеями преображения мира? Не получилось преобразить то, что вокруг - начните с того, что вам по силам, с вашей собственной жизни и ее наполнения! Здесь-то вы сам себе хозяин, я надеюсь? Так долой страхи и сомнения! Творите - это ваша стезя! А для щеночков наймите китайцев, чтобы отливать статуэтки по штампу особых дарований не нужно, лишь простая усидчивость...
Эрнест Верней: -Благодарю, месье, и за взбучку, и за стлль лестный отзыв о моих скромных способностях, - грустно улыбнулся Эрнест. - Мне отчаянно везет: каждый раз, когда я достигаю дна пропасти, судьба или случай посылают ... встречу. Вам, должно быть, не слишком привычна роль доброго гения? Но играете вы ее с блеском, признаю. Что же касается Эрин... я был абсолютно честен, когда говорил, что недостоин ее. Но, к счастью, она любит меня не за таланты. Он посмотрел вперед и прищурился, как будто хотел рассмотеть что-то вдалеке, но это был только из один способов скрыть захлестнувшие его эмоции. - Что же мне, по-вашему, делать?.. Поехать к отцу, а после...после попытаться еще раз начать с чистого листа? Не уверен, что у меня теперь достаточно сил для такой перемены... У "щеночков" острые зубы, они держат меня крепче, чем вы можете себе представить. Ну вот, я начинаю рассуждать как последний буржуазный ублюдок. Контракт, социальные обязательства, положение в обществе, годовой доход, репутация. Кажется, это называется возвращением к семейному сценарию, доктор, и время бунтовать прошло? Мне двадцать шесть лет... И по большому счету, я ничего из себя не представляю. Я хотел быть революционером, но меня хватает лишь на благотворительность, гневные статейки в левых газетах, интеллектуальный треп и хулиганские выходки, которые сходят за фрондирование. Я хотел быть художником, а стал ремесленником. Я хотел быть хорошим сыном... (у него перехватило горло) а кто я? Desdechado. Сирота при живых родителях. Стоит ли удивляться, что у меня самого нет детей. Но с другой стороны, я этому рад... Есть вещи, которые необходимо останавливать на себе. Молодой человек остановился и провел рукой по каменной стене дома. - Эрин... В ней вся моя надежда. Желание жить. Вдохновение. И сила. Очень много силы, настоящей силы. Но... должно быть, она оставит меня. Разочаруется... и оставит. Скажете, друзья так не поступают?.. Друзья - нет. Но женщины - очень часто. Даже лучшие из них. Они поднимают планку очень высоко... и если ты не допрыгиваешь... то и винить за это некого, кроме себя.
Эмиль Шаффхаузен: "Значит, я не ошибся и он все-таки на дне... Интересно, что заставило его на сей раз так глубоко нырнуть на это самое дно? Впрочем, еще Ломброзо* сделал вывод, что у творческих людей амплитуда маниакальной и депрессивной фаз намного шире, чем у простых смертных..." - подумал Шаффхаузен, выслушивая эту уличную исповедь его бывшего, и, возможно, будущего пациента. Однако, улица была не самым приятным и подобающим местом для откровенных разговоров, и Эмиль подумал, что можно было бы по английскому обычаю попить чаю в пять часов. Но, поскольку Сохо он уже на сегодня насытился, ему представилось правильным выступить приглашающей стороной и позвать художника к себе в отель. Смена обстановки и приятная атмосфера викторианского Russel в Блумсберри должны были, по мнению доктора, подействовать на Эрнеста умиротворяюще. - Я вижу, вы огорчены своим нынешним состоянием, и понимаю, что вы в растерянности от того, что утратили ориентиры и юношеские ценности, а новых пока не приобрели. Давайте дойдем до моего отеля в Блумсберри и посидим у меня в номере за чашкой чая, там нам будет удобнее говорить по душам, раз уж мое появление рядом с вами снова оказалось для вас спасательным кругом. ___________________ * Чезаре Ломброзо - (1835-1909) итальянский тюремный врач-психиатр, родоначальник антропологического направления в криминологии и уголовном праве, основной мыслью которого стала идея о прирождённом преступнике. Один из его известных научных трудов посвящен гениальности и помешательству.
Эрнест Верней: - Огорчен? Да мне и в голову не приходило огорчаться, пока я с вами не разболтался, как дурак, и не расчувствовался глупейшим образом, - Эрнест вскинул голову, и его усмешка стала задорной - в подобных ситуациях он всегда бодрился и принимался шутить над собой. Но он уже достаточно хорошо знал Шаффхаузена, чтобы понимать: доктор едва ли купится на демонстрацию оптимизма. - Но я совсем не против попить с вами чаю. А ваша репутация в деловом сообществе не пострадает от такого демарша, нет? Известный врач, ученый с мировым именем, едва прибыв на лондонскую конференцию, мало того, что гуляет по Сохо, так еще и приглашает в свой номер в отеле художника-маргинала, известного своей... хм... левацкими убеждениями и другими странностями. Эрнест сделал вид, что фотографирует: - Так и вижу заголовок в "Стар"...
Эмиль Шаффхаузен: - Ах, оставьте ваши страхи, месье Верней. Уверяю вас, ваша репутация от моего общества не пострадает! - пошутил в ответ Шаффхаузен. - Кроме того, конференция уже закончилась, и я нахожусь в Лондоне еще несколько дней по собственному почину. Вот и вас увидеть довелось, хотя, признаюсь, я не искал специально встречи с вами. Постойте-ка, я сейчас... Тут им очень кстати попался полисмен, который обстоятельно ответил на вопрос доктора, как им кратчайшим путем дойти до Блумсберри, до отеля Руссель, и они, направленные рукой представителя закона, бодро зашагали туда.
Эрнест Верней: Оказавшись вместе с доктором в помпезном лобби одного из самых респектабельных лондонских отелей, Эрнест присвистнул: - Кучеряво живут знаменитые психиатры! А у ребят, которые всем тут распоряжаются, похоже, и время остановилось: мраморные колонны, потолки как в церкви, обшивка из панелей дуба! Только у них та же проблема, что и у мисс Винтер - полно денег, но ни грамма представления о настоящем изяществе... И "люстра из дворца", ну как же обойтись без этакого великолепия! Только знаете, месье, по сравнению с "Крийоном" сей образец архитектурной фантазии - просто жалкая лачуга... Впрочем, мне и "Крийон" тоже не нравится. Я противник роскоши. Он говорил по-французски, вполголоса, но портье, выдававий Шаффхаузену ключ, явно слышал и принимал к сведению каждое слово. И покосился на художника с истинно британским высокомерием, давая понять, куда галльские нищеброды могут засунуть свое драгоценное мнение: "Не будь ты гостем нашего постояльца, тебя и на милю бы не подпустили к отелю, оборванец..."
полная версия страницы