Форум » Архив » 14 июня. Сохо, Олд-Комтпон стрит, 52. Квартира-студия Эрнеста Вернея. Встреча с прошлым. » Ответить
14 июня. Сохо, Олд-Комтпон стрит, 52. Квартира-студия Эрнеста Вернея. Встреча с прошлым.
Эрнест Верней: Дом 52 по Олд-Комптон-стрит - пятиэтажное каменное здание, из светлого песчаника, с красной окантовкой по фасаду, окруженное небольшим садиком. Отличительная примета: высокие "французские окна" и несколько старомодное крыльцо в викторианском стиле. При этом подъезд и внутренние помещения вполне современные. С конца 19 века дом несколько раз перестраивался, и нынешний владелец, коему здание принадлежит уже двадцать пять лет, предпочел превратить его из заурядного доходного дома в подобие общежития для творческих людей - достаточно успешных, чтобы быть в состоянии аккуратно вносить ежемесячную аренду за комнаты и студию, и достаточно разумных, чтобы устраивать шумные попойки и драки с приездом полиции не чаще раза в пару месяцев. Эрнест Верней живет здесь с момента переезда в Лондон - с осени 1965 года. Участники отыгрыша: Эрнест Верней, Эмиль Шаффхаузен, Эрин Уэлторп (по желанию). Дисклеймер № 1: Это терапия в рамках ролевой, посторонним просьба не вмешиваться в процесс и не подвергать действия персонажей литературной критике. Дисклеймер № 2: [more]чтение треда может вызвать у вас сильные душевные переживания, обусловленные эффектом переноса и синхрониями. Подумайте, надо ли вам оно, прежде чем читать дальше. [/more]
Ответов - 94, стр:
1 2 3 4 5 6 7 All
Эрнест Верней: Эрнест поднялся из-за мольберта, потянулся, ладонями растер уставшую поясницу. Немного ломило виски: погода менялась, ветер с Атлантики принес тучи, и за окном с утра накрапывал дождь. - На сегодня достаточно, Джой. Можешь одеваться. Натурщик - хрупкий, изящный, как статуэтка рококо, фэйриподобный юноша с лукавыми глазами и повадками пажа - кивнул и с явным облегчением спрыгнул с высокого треножника, где вот уже четыре часа отрабатывал свои несколько крон за сеанс.* - Очень сложная поза, я задолбался сидеть скрючившись... Эрни, можно мне еще тоника сверх гонорара? - Да, возьми сам на кухне. Не торопясь облачаться в штаны и футболку, Джой прошлепал по коридору, завозился у холодильника, и скоро снова вплыл в комнату, держа в руках поднос двумя открытыми бутылками тоника. На его губах блуждала улыбочка проказливого языческого божка. - Я принес и тебе тоже. Ты вырубаешься, и того гляди заснешь стоя, как ка...калатептик. - Каталептик., - усмехнулся Эрнест, взял бутылку и подумал, что спать всю неделю действительно стоило чуть дольше, чем час-полтора за ночь. -Спасибо. - Что -нибудь еще, масса? Джой сделает все, что вы прикажете, - протянул юноша, подражая выговору чернокожего слуги из фильмов про Дикий Запад, но не выдержал мизансцену, и сначала захихикал, а потом заржал во все горло. - Хватит прикидываться еще большим придурком, чем ты есть. Пей свою воду, пеленайся по быстрому и вали, жду тебя в четверг. - Ладно- ладно, не кипятись, я пошутил, - поспешно добавил Джой, с удовольствием шумно отхлебнул из бутылки и, подойдя к мольберту, с интересом уставился на холст. - Надо же, как клево я выгляжу... Прям лучше чем в жизни! Я-то думал, будет как в прошлый раз - один глаз на пузе, другой не помню где. А тут на человека похож. Ты, оказывается, и впрямь классно рисуешь, Эрни! Верней иронически поклонился: - Ты снял камень с моей печени, дружок. Теперь я могу умереть со спокойной душой - я чего-то добился в искусстве. Но Джой не уловил иронии, и, как зачарованный, продолжал смотреть на этюд. - Слушай, Эрни, - проговорил он несколько минут спустя. - Хочу спросить...Только не обижайся, ладно? Зачем ты рисуешь всякую херню, раз умеешь нормально? - Потому что по мне "нормально" - это херня, Джой... - Нет, ну правда? - не отставал натурщик. - Ты мог бы рисовать портреты в Гайд-парке и уйму денег заработал бы. Ну или пейзажики там всякие, кошечек-собачек. Или это все потому, что перед богатыми надо выпендриваться, а? Не...ну а им-то за каким лядом страшилищ на стену вешать? - Так выражается их потребность в мировой гармонии, приятель. - Чего? Эрнеста очень забавлял этот разговор. Рассуждения, подобные тем, что изрекал сейчас Джой, ему доводилось слышать не раз и не два, и давно уже миновали те времена, когда он с пеной у рта бросался защищать свою музу и новые формы в искусстве. Теперь он думал, что чем дольше абстракционизм, экспрессионизм, сюрреализм и прочие авангардные течения будут критиковать и высмеивать, тем дольше они смогут избежать "канонизации", застывания в окостеневшей форме и "правилах". Но послушать глас народа было интересно и в чем-то даже полезно. "Удивительно, сколь многие люди - с уровнем образования повыше чем у Джоя раз этак в пять - искренне верят, что современные художники просто не умеют рисовать как старые мастера..." - Ты уже сам все прекрасно объяснил, - Эрнест допил тоник и поставил бутылку на подоконник. - Я выпендриваюсь, потому что за такую мазню в современном стиле богатые больше платят. Прикольно смотреть, как они с умным видом ходят вокруг и закатывают глаза - нынче модно быть поклонником авангарда. А кошечек-собачек -младенцев -сексапильных див - плейбоев я нарисовался прошлой весной в Антибе, на всю оставшуюся жизнь. Сидел на набережной с мольбертом и чувствовал себя девочкой на панели. Не-за-бы-ва-е-мо! - Ух ты, классно, - развеселился Джой, неохотно принимаясь за одевание. - Я б на это посмотрел, честно! А чего это ты в Антибе на набережной сидел? Совсем на мели был, что ли? - Ну вроде того. Долг один отрабатывал. - Карточный? - Джой, в твоем любимом вестерне тебя бы уже двадцать раз пристрелили за такое количество вопросов... - Эрнест бросил ему в руки футболку: - Но я сегодня добрый. Сеанс окончен, беседа тоже. - Не, ну скажи - карточный долг-то? - юноша уже позабыл про искусство, чужая история жизни занимала его куда больше. - Я слышал, там на Ривьере сплошные казино. - Ага. И улицы вымощены золотым кирпичом, а дамы ездят в открытых машинах в одних только боа и бриллиантах. - Чего, правда?.. Да ладно, Эрни, ты гонишь! Думаешь, я совсем дурак - в такое поверить? Не хочешь говорить, ну и не надо. - юноша надулся и пошел к двери, даже толком не одевшись - футболка по-прежнему была у него в руке. - Ну все, до четверга! - крикнул он от порога и щелкнул замком. - Ой...Эрни, тебя тут кто-то спрашивает! _____________________________________________________________ *крона 1965 года - 5 шиллингов 20 шиллингов - 1 фунт, 21 шиллинг - гинея
Эмиль Шаффхаузен: Эмиль Шаффхаузен не успел нажать на кнопку звонка, как дверь студии отворилась перед ним сама. Точнее, ее открыл молодой человек с обнаженным торсом и обманчиво-ангельским лицом. - Простите, месье Верней у себя? - спросил доктор. - Ой... Эрни, тебя тут кто-то спрашивает!... - крикнул он куда-то в глубину апартаментов и, глупо хихикнув, посторонился - Проходите, он там. - Благодарю, месье. - Шаффхаузен коротко кивнул юноше, вид которого заронил в его душу новую порцию самых дурных подозрений... "Уж не сменил ли месье виконт окончательно свою ориентацию после встречи с Марэ и случая с Дювалем?.. Впрочем, в богемной среде встретить натурала - скорее исключение, нежели правило." - он вздохнул и прошел по коридору до большой светлой комнаты, которая служила мастерской художнику Вернею. - Месье Верней? Простите, что я к вам без предупреждения. Надеюсь, я не отвлеку вас от срочных дел.
Эрнест Верней: Услышав этот до боли знакомый, вкрадчивый и любезный голос, и увидев массивную фигуру в дорогом костюме, выросшую внезапно в дверном проеме, Эрнест вздрогнул, выронил кисти и в первый миг решил, что галлюцинирует. - Черт возьми! Доктор Шаффхаузен? Что...что вы здесь делаете, я хочу сказать - как вы нашли меня? Овладев собой, художник пригласил гостя войти и протянул ему руку: - Простите, месье, никак не ожидал вашего визита... Теперь я понимаю, что чувствовал Дон-Жуан, когда Командор этак по-свойски завалился к нему на стаканчик амонтильядо. Но, доктор, на сей раз я не виновен, и донны Анны не соблазнял.
Эмиль Шаффхаузен: - Я знаю, не беспокойтесь, мой визит к вам можете считать неофициальным, и, если можно было бы так сказать, дружеским... - улыбнулся Шаффхаузен, отвечая на рукопожатие Эрнеста. Видимо, он только что закончил работу над картиной, и, возможно, тот юноша, что встретился ему в дверях, был просто натурщиком. - Вижу, вы работаете? Возможно, я не вовремя? - на всякий случай уточнил он.
Эрнест Верней: - Да, работаю, но на сегодня уже закончил, - ответил Эрнест и, отодвинув мольберт, развернул его к стене. Руки его дрожали: внезапный визит психиатра пробудил в душе Вернея те самые воспоминания, от которых он бежал весь последний год, и волнение, которое испытывал художник, нельзя было назвать приятным. "Что ему от меня нужно?" - крутился в мозгу навязчивый вопрос, но можно было не сомневаться, что у Шаффхаузена есть определенная цель. - Располагайтесь, доктор... Только здесь, наверное, будет не слишком удобно. Пойдемте в гостиную, там хотя бы есть кресла. И... как это меня учили в свое время спрашивать... какой напиток предпочитаете в это время суток? Увы, у меня есть только чай, кофе и пиво.
Эмиль Шаффхаузен: - Пожалуй, чай, если вас не затруднит. - доктор позволил хозяину дома проводить себя в гостиную, которая и впрямь больше походила на жилое помещение. Но, когда они покидали мастерскую, он успел заметить несколько вполне реалистично написанных картин, в том числе и портрет молодой женщины. "Пишет портреты на заказ? Или наладил личную жизнь?" - эти два вопроса яркой искрой вспыхнули у Эмиля в сознании и тут же угасли, не дав воспламениться бикфордову шнуру аналитической мысли. Он здесь не за тем, чтобы шпионить за своим бывшим пациентом. Устроившись в кресле и дождавшись чая, Шаффхаузен сделал маленький глоток и, посмотрев на застывшего в немом вопросе Вернея, заговорил: - Наверняка, после того, как вы спросили об этом вслух, вы уже не раз и не два спросили себя молча - что здесь нужно этому старому настырному проныре-психиатру? Чтобы не томить вас в ожидании объяснений, скажу о цели своего визита сразу. Я увидел статью о ваших оформительских работах в утреннем выпуске Daily Mirror. И, узнав из нее, что вы осели в Лондоне, решил нанести вам визит, чтобы убедиться, что у вас все благополучно. Только и всего.
Эрнест Верней: - Ааааа.., - протянул Эрнест и саркастически улыбнулся. - Вы это прочитали - о моих выдающихся успехах. Да, я действительно вскоре после приезда оформил пару клубов, пару загородных домов и несколько витрин, почему-то это понравилось местному бомонду, и теперь у меня нет отбоя от заказчиков... Особенно после того, как я так удачно познакомился с прелестной мисс Шерман, и вместе с ней попал на обложку "Сан". Он взял чашку с чаем, но, не сделав глотка, поставил ее обратно и стал смотреть в окно. - И все же мне приятно, месье Шаффхаузен, что вы обо мне вспомнили, и вот - даже нашли время для визита. Как видите, я вполне благополучен... Более чем.
Эмиль Шаффхаузен: Шаффхаузен позволил себе скептически приподнять бровь, заметив расхождение между тем, что говорил художник, и тем, как он это сказал. Но пока решил оставить это свое наблюдение при себе. Была еще одна причина, по которой Шаффхаузен искал встречи с Вернеем, но заговори он теперь об этом - и его бывший пациент замкнется в себе и предпочтет под любым предлогом уйти от неприятной темы. Сперва требовалось проверить его готовность говорить о том, что прошлым летом представляло серьезную проблему. - Я рад, что вы здесь обрели успех. Хотя, помнится, что и во Франции у вас уже начал складываться свой круг заказчиков и почитателей. Признаться, я теряюсь в догадках, что заставило вас сменить солнечную Галлию на туманы этого Альбиона...
Эрнест Верней: Эрнест пристально посмотрел на Шаффхаузена, как будто желал прочесть на его лице тайные мысли, и тихо проговорил: - Во Франции вообще все было иначе. Там я был другим... Но того меня больше нет, и вам прекрасно известно, почему. Может быть, вы правы, и мне нужно было поехать еще дальше, в Америку. Или в Индию... теперь все ездят в Индию. И все-таки я здесь, и не жалею... Более того, я уже целых две недели счастлив. Счастлив настолько, что это кажется нереальным. Он потер ладонями ноющие виски и спросил: - Кстати, как там донна Анна, я хочу сказать - доктор Дюваль?
Эмиль Шаффхаузен: - Шлет вам привет и надеется на ваше скорое возвращение в родные пенаты. - мрачно пошутил доктор. Из перлюстрированной переписки Жана с Вернеем следовало, что художник был в курсе жизни доктора Дюваля, но раз он задавал вопрос об этом, то не догадывался, что их письма прочитываются кем-то еще и играл в Дон Жуана и статую Командора с чувством внутреннего превосходства. Которое, впрочем, в итоге и сгубило байронического героя-любовника. - А возвращение, надеюсь, вам не грозит. Ну, разве что вы решились бы на безумие и ответили бы на приглашение вашего отца...
Эрнест Верней: Эрнест хотел ответить на шутку доктора ответной остротой, но вскользь упомянутое Шаффхаузеном имя отца мгновенно вышибло из головы все прочие мысли. - Я... Какое приглашение? Я не видел месье де Сен-Бриза с тех пор, как... - он запнулся, и с трудом договорил. -И не имею ни малейшего желания видеть его снова. Ничего не поменялось, доктор. Если вы пришли по его поручению, то убирайтесь к черту! Повисла недолгая пауза, после чего Эрнест нерешительно спросил: - Он здоров?
Эмиль Шаффхаузен: - Сомневаюсь в этом. - лицо Шаффхаузена выдало выражение крайней озабоченности. - Судите сами, кто в здравом уме и твердой памяти будет на полном серьезе полагать, что старший сын будет просто счастлив присутствовать на крестинах своей младшей единокровной сестры, зачатой при весьма пикантных обстоятельствах... Шаффхаузен поставил чашку, наслаждаясь тем эффектом, который произвели его слова на Эрнеста. Но игру требовалось довести до конца, и потому он тем же серьезным, даже слегка возмущенным тоном, продолжил: - Вот потому-то я и позволил себе усомниться в том, что ваш отец пребывает в здравом рассудке. Не скрою, он хотел, чтобы я вас уговорил присутствовать на этом семейном торжестве, но я отказался от подобной неблагодарной затеи и даже сделал попытку объяснить ему, почему не стану этого делать. Результат был закономерен - он точно так же велел мне убираться к черту. Видимо, у вас это фамильное - посылать всех неугодных именно к нему. И, видимо, черт даже уже в курсе, каких услуг в связи с этим от него требует семейство де Сен-Бриз...
Эрнест Верней: В других обстоятельствах Эрнест непременно рассмеялся бы столь меткой характеристике, данной доктором его семейству, но сейчас ему было не до веселья. Он смотрел на Шаффхаузена с выражением полной растерянности, и его пальцы, вцепившиеся в подлокотники кресла, побелели от напряжения. - Я ничего не понимаю... Он что, развелся с Этель и женился на Лидии? Или забрал ребенка у Лидии? Начинаю думать, что он и в самом деле подвинулся рассудком. И, вероятно, это тоже фамильное. Эрнест сделал несколько глубоких вдохов и все-таки начал пить остывший чай. Это помогло ему собраться с мыслями, и придать тону небрежность: - Не понимаю, какое это все имеет ко мне отношение... Мне наплевать на подобную ерунду. И, конечно, я никуда не поеду. Когда я год назад говорил, что у меня нет больше отца, я не шутил, месье Шаффхаузен.
Эмиль Шаффхаузен: - Конечно, месье Верней. - кивнул согласно доктор - Зачем вам этот взбалмошный истерик, когда на его место всегда можно поставить бога? Или хотя бы врача-психиатра - тоже не без причуд, но по крайней мере, ругать вас за прием наркотиков и читать мораль на тему распущенности он не станет. Вы свой выбор сделали, когда ехали в Биарриц прошлым летом. Жаль, что месье де Сен-Бриз д сих пор питает какие-то иллюзии на ваш счет и надеется такими отчаянными глупостями заманить вас к себе для откровенного разговора. Не поддавайтесь, месье. Жалость развращает, сострадание к слабоумным ведет в ловушку - не прояви ваш отец тогда к вам того самого сострадания, вы бы не оказались на лечении у меня и преспокойно покончили бы с собой. Вы ведь до сих пор наверняка считаете, что так было бы лучше. - иезуитски заметил Шаффхаузен. Он помнил, что единственным искренним признанием со стороны Эрнеста прозвучали его слова о том, что он уже две недели, как счастлив... И ждал, как сработает эта провокация.
Эрнест Верней: Губы Эрнеста дрогнули, глаза предательски заблестели. Признаться доктору или даже самому себе, что он по-прежнему страстно любит своего отца и страдает в разлуке с ним, было выше его сил. Голос рассудка нашептывал ему, что Шаффхаузен, по своему обыкновению, провоцирует его, с ловкостью опытного иллюзиониста играя на человеческих слабостях, но он уже бессилен был заглушить голос пробудившегося сердца. - Нет, вы не правы. И я благодарен всем тем, кто помешал мне совершить непоправимое и так по-дурацки распорядиться собственной жизнью... Между прочим, доктор, можете записать себе в актив не только избавление меня от суицидального настроя, но и еще один...безусловный успех. (молодой человек слегка покраснел, но не стал уточнять, что он имеет ввиду). Он встал с кресла и, сцепив на груди руки, заходил по комнате. - Только вы ошибаетесь насчет намерений отца. Он...просто терпеть не может скандалов. Его любимая фраза -"надо жить дружно". Всех собрать вместе, чтобы все улыбались друг другу и пили пунш за процветание клана, ну а что там на глубине - кого это волнует? Если бы он любил меня на самом деле... ох, месье Шаффхаузен, наверное, я бы так и остался единственным сыном. И уж во всяком случае, мы не оказались бы с ним "молочными братьями", е...сь с одной и той же б...ью. До Лидии мне нет никакого дела - поверьте, я сейчас невероятно благодарен ей за то, что она меня бросила и избавила от необходимости на себе жениться! - но отец... Как он мог, господи, как он мог?! Это...это... вы не понимаете, доктор. "...как если бы он сделал это не с ней, а со мной. Я чувствую себя изнасилованным собственным отцом, и я не могу этого простить ему. Не могу".
Эмиль Шаффхаузен: - Вы его старший сын, Эрнест, и этого уже не изменить. - Шаффхаузен несколько сменил тон, подхватив серьезную тему, затронутую его бывшим пациентом. - Как и не отменить вашей или его волей ваше с ним родство. И, если бы вы действительно хотели услышать ответ на ваш вопрос, я бы сказал, что он поступил так, перешагнув через собственное предубежденное отношение к ней, поправ свои моральные правила, потому что видел, что только таким способом он сможет уберечь вас от ошибки, каковой он считал ваше намерение жениться на этой девушке. Даже рискуя тем, что может вас потерять навсегда, потерять вашу любовь и уважение. Он сделал это ради вас, Эрнест, я убежден в этом. И сейчас платит за свой поступок высокую цену. Много выше, чем заплатили бы вы сами.
Эрнест Верней: - Откуда вы это взяли, доктор?..- нерешительно и в то же время с тяжелым подозрением спросил Эрнест. - Почему говорите об этом с такой уверенностью? Он что - обращался к вам за советом? Он оглядел скромно обставленную гостиную, помеченную тем же творческим беспорядком, что и другие помещения дома, и развел руками: - Ну, всему на свете есть своя цена... Не знаю, где бы я сейчас был, не случись того, что случилось. Возможно, роль отца семейства совсем не пришлась бы мне по душе. Но неужели единственный способ помешать мне жениться на Лидии был - сделать еще одного ребенка? Представляю, как "обрадовались" Этель и мама при этом известии! Я уж не говорю о братьях... "Получается, что отец там совсем один, в этом бедламе..." Эрнест проглотил комок в горле и упрямо помотал головой: - Месье Шаффхаузен, мне очень жаль... Но я никуда не поеду. Не так уж я там и нужен, если он даже сам не позвонил мне, не прислал телеграмму, а поручил вам разыскивать меня - наверняка между другими делами. Я бы и не мог сейчас уехать при всем желании. У меня работа, срочные заказы, клиенты, которые не желают ждать, пока я разберусь с семейными делами. Ну и... у меня девушка, месье Шаффхаузен, ей не понравится, если я вдруг исчезну на неопределенное время.
Эмиль Шаффхаузен: - Я просто поставил себя на его место и подумал, на что решился бы, будь у меня любимый сын, который ведет себя, как слепой, и непременно желает совершить самую большую ошибку в жизни... Для того, чтобы предположить это в вашем отце, я достаточно хорошо его знаю. - ответил Шаффхаузен на подозрения Эрнеста. Признаваться ему в том, что подобную идею проверки невесты на верность подал графу де Сен-Бриз сам доктор, он не видел ни малейшего смысла. - Дети не спрашивают, когда и как им случиться, они просто случаются. Не думаю, однако, что у графа было непременное желание сделать еще одну женщину матерью своих детей... но так уж вышло, жизнь распорядилась таким образом, что старая добрая французская графская кровь смешалась еще и с греческой... Однако, к чести вашего отца, скажу, что он не развелся с Этель, несмотря на тот прессинг, который устроили ему разъяренные греки. Вы же наверняка помните, какими несносными они могут быть, хотя с виду - милейшие люди. - доктор допил чай и поставил пустую чашку на поднос, живописно заляпанный пальцами художника, не отмытыми от краски. - Вот и я вашему отцу сказал то же самое, я даже поспорил с ним на вашу виллу в Антибе. Так что вы будете правы, если останетесь здесь и будете заниматься своим делом, тем боле, если у вас появилась возлюбленная... А я поеду к себе и расширю клинику.
Эрнест Верней: - У меня нет виллы в Антибе, - рассеянно ответил Эрнест, думая о чем-то своем. И словно очнулся: - Погодите... Вы что, поспорили с отцом на его виллу, что уговорите меня приехать?.. И если у вас не получится, он должен будет отдать вам "Элен"? Ну вы, однако, и гусь, месье Шаффхаузен! Не лучше грека! Против воли, на его губах появилось подобие улыбки. - А что же вы сами обещали моему отцу, если проиграете пари, и я все-таки приеду? Ничего не понимаю... если он не развелся с Этель, то какое отношение к нему имеет этот ребенок и крестины...
Эмиль Шаффхаузен: - Вы не так поняли условия нашего пари. Я настаивал на том, что вы ни в какую не согласитесь приехать, он же, горячась, утверждал, что сыновняя привязанность возьмет в вас верх над упрямым и обидчивым ребенком, и предложил мне в случае своего проигрыша отдать свою виллу под клинику. Правда, добавил, что ему, видимо, в любом случае понадобится лечить у меня нервы до конца своих дней после общения с греческим семейством вашей бывшей невесты. - усмехнулся Шаффхаузен. Никакого пари, разумеется, не было и в помине, но граф действительно был готов рискнуть своей собственностью, только бы заполучить сына во Францию. Однако, доктор навестил Эрнеста не столько по просьбе его родителя, сколько по собственному желанию, он, подобно Пигмалиону, трудившемуся над Галатеей, желал знать, как нынче живет его создание, восстановленное им из руин и праха. - Что до крестин, это самое малое, что он посулил грекам, если уж отказался давать Лидии свою фамилию и графский титул. И то у них возникли споры о том, в какой церкви крестить - в католической, на чем настаивал ваш отец, или же в греческой православной. Угадайте, кто победил.
Эрнест Верней: - Вы меня так ошарашили, месье Шаффхаузен, что я лишился всяких ориентиров во времени и пространстве, - пожаловался Эрнест. - Из-за вас мне снова приходится думать о том, о чем я решил не думать и не вспоминать больше никогда... Что у вас за манера - вечно приходить с улыбкой Санта-Клауса, а потом вместо подарка вытаскивать из мешка топор и давать по лбу? Он посмотрел на часы: - Время обедать. Как вы смотрите на то, чтобы составить мне компанию? Боюсь, что без хорошей порции спагетти и бокала вина я не смогу продолжать нашу занимательную беседу. Но вы добились своего, доктор... Теперь мне страшно хочется узнать, что же, черт побери, происходит во Франции - и как папочку угораздило вляпаться в дерьмо несравнимо худшее, чем предыдущие эскапады. Насколько я понял, греческий клан Фотиади уже сделал ему изрядное кровопускание, и не собирается останавливаться на достигнутом. А знаете, что самое забавное, месье Шаффхаузен? Девушка, которую я люблю больше всего на свете, и с которой не встретился бы, не слуись со мной прошлогоднего кошмара - наполовину гречанка...
Эмиль Шаффхаузен: - Греки - это, видимо, ваша карма, месье. - улыбнулся Шаффхаузен. - От обеда не откажусь, даже могу предложить пару проверенных мест, где недурно кормят именно итальянской кухней. Собирайтесь, а я пока, с вашего позволения, загляну в святая святых. Эскизы обещаю не разглядывать, только готовые работы, вы же знаете, месье Верней, я давний поклонник вашего творчества. - с этими словами доктор встал и, дождавшись разрешающего жеста хозяина мастерской, прошел туда, где из-под кисти Эрнеста вышло уже немало работ, написанных в самом разном стиле, но в его неповторимой манере. Прогуливаясь по мастерской, Шаффхаузен разглядывал работы художника, особое внимание уделяя тем, в цветовой гамме и манере нанесения красок которых виделись его опытному глазу душевные перемены, произошедшие с сыном графа де Сен-Бриз. Три портрета, написанные выразительно и с любовью, больше всего привлекли его внимание - на первом красовался в образе древнегреческого бога Апполона сам Жан Марэ, с лирой, в тунике и венке из лавра. На втором был выписан довольно реалистичный, но все же несколько утрированно-эмоциональный портрет доктора Дюваля, такой, каким он, наверное, предстал перед Эрнестом в вечер своего грехопадения, немного смущенный, но вкусивший сладость запретного плода. С третьего холста на него смотрела миловидная девушка с короткой стрижкой и большими выразительными глазами. Судя по свежести красок и впечатлений, та самая наполовину гречанка, о которой рассказал ему Эрнест. "Уф... значит, тот парень точно был просто натурщик... Интересно, что же все-таки его развернуло вновь к женскому полу? Неужели то, что я тогда сказал ему о Дювале, о том, что он с ним всего лишь вернул себе контроль над своими чувствами?" - думал доктор, разглядывая последний портрет, и поймал себя на том, что любуется тонкими чертами и выразительным лицом этой незнакомки...
Эрнест Верней: Сборы Эрнеста были недолгими: он только сменил испачканные краской футболку и джинсы на блузу, куртку и любимые "матросские" штаны. На голову художник повязал красный корсиканский платок. Теперь он выглядел достаточно эксцентрично, чтобы его узнавали на улицах Сохо те, кто хотел, и в то же время приемлемо для входа в приличный (по меркам богемного квартала) ресторан. - Я готов, доктор... - он зашел в мастерскую как раз вовремя, чтобы застать Шаффхаузена возле портрета Эрин. - Разглядываете мое святое семейство? Да...В определенном смысле картины лучше людей. Мы уверены друг в друге. Они никогда меня не бросят, чтобы ни случилось. А я их не продам, даже если буду подыхать с голоду.
Эмиль Шаффхаузен: - Надеюсь, до этого не дойдет. Но раз вы настойчиво поминаете чувство голода уже два раза за беседу, то вам и впрямь пора плотно закусить. Где предпочитаете обедать в это время суток? Кстати, как жители Лондона определяют в своем тумане местоположение солнца? Тут же в полдень порой бывает как в девять вечера... - Шаффхаузен в сопровождении художника двинулся к выходу, болтая об отвлеченных материях. Ему не хотелось возвращаться к серьезному разговору на ходу, такие темы лучше обсуждать в спокойной обстановке и на сытый желудок, умиротворяющий организм.
Эрнест Верней: - Макароны или полента, ну или лазанья - вот все, что мне нужно, месье, - улыбнулся Эрнест. - И время суток значения не имеет. У меня день давно перепутан с ночью, я могу есть яичницу с беконом в полночь и пить шампанское в шесть часов утра. Насчет солнца ничего вам сказать не могу - у меня синдром Дракулы, вы же знаете, и я пользуюсь достижениями технического гения человечества - часами и картами. Они спустились по лестнице, болтая, как старые друзья, и повернули направо, к площади, где во множестве скопились пабы, рестораны и кафе, как раз открывавшие свои двери для желающих отобедать. - Тут недалеко был отличный ресторанчик, "Хитрый кролик", - рассказывал Верней, взявший на себя роль добровольного чичероне, - Французская кухня, старинные рецепты, больше ста лет он здесь простоял и ни разу не закрывался, даже в войну... И вот полгода назад хозяин склеил ласты от инсульта, обнаружились долги, вдова - ну идиотка, что с нее взять - тут же продала заведение какому-то хмырю из Индокитая, и тут теперь ...ээээ... стрип-бар с экзотическими красоткамии. А ресторанчик приказал долго жить. Но вы не огорчайтесь. Пойдем к Марио, это всего в одном квартале отсюда. Он чуть помолчал, и спросил совершенно серьезным тоном: - Вот скажите, доктор... Глупость, подлость и жадность - это неотъемлемая черта "настоящей женщины"?
Эмиль Шаффхаузен: Шаффхаузен не имел ничего против прогулки, он шел размеренным шагом, как привык гулять по вечернему Антибу. Темп современного Лондона был немногим быстрее. Вопрос Эрнеста заставил его задуматься и немного порассуждать вслух на тему эволюции женщины. - Хм... полагаю, что за этими понятиями скрыты какие-то совершенно по-разному понимаемые мужчинами и женщинами вещи. К примеру, женская глупость... вы спрашиваете, является ли она неотъемлемой чертой настоящей женщины. Думаю, что многие настоящие женщины были бы неподдельно оскорблены, услышь они от вас столь нелестное предположение, но... но тем не менее, глупость мужская и глупость женская, наверняка, имеют некоторые отличия. Эволюционные, так сказать. Мужчина должен был развивать ум, чтобы завоевывать все новое и новое жизненное пространство, изобретать технику, подчинять себе расстояния и само время. Женщина же, если не считать тех, кто ревностно состязается с мужчинами за право что-нибудь изобрести или в чем-то победить, так вот, женщина не нуждалась в таком же уме, как мужчина, поскольку вплоть до начала нынешнего века была весьма ограничена в возможностях его приложения. И потому, эволюционно, у женщин чаще развивались иные качества, такие, как повышенная чувствительность и способность понимать без слов, хитрость, житейская прагматичность... Может быть, это как раз то что мы, мужчины, предпочитаем называть подлостью, жадностью?
Эрнест Верней: - Вы не даете ответа, доктор, - усмехнулся Эрнест. - Только ставите новый риторический вопрос. Но насколько я понял из вашего рассуждения, в том, что женщины глупы, жадны и подлы, виноваты мужчины... Поскольку мало и плохо занимались их развитием. Мужчина правит миром, а женщина - мужчиной, стало быть, какова женщина, таков и мир?.. Он остановил Шаффхаузена, собиравшегося ступить с тротуара на мостовую: - Не сюда, нам направо... Тут уже недалеко. Вон за тем зданием, где красная вывеска, видите? Эрнест указал на обычный старый каменный дом, какие во множестве стоят на улицах Сохо - добротный и довольно уродливый. В первом этаже, за большими стеклянными окнами, украшенными вперемешку гипсовыми фруктами, пласмассовыми перцами и миниатюрными флагами Италии, располагался ресторан "У Марио". Сам Марио был изображен на вывеске, в виде пройдошистого трактирщика из итальянских комедий - краснощекий здоровяк в полосатых штанах, винно-красной фуфайке, в белом фартуке и колпаке, он держал в одной руке ложку для спагетти, а в другой - глиняный кувшин. - От посетителей здесь нет отбоя, но я частый посетитель, и для нас найдут столик.
Эмиль Шаффхаузен: Шаффхаузен проследовал за Эрнестом в глубину ресторанчика, предоставив ему объясняться с официантом. Их встретил весьма красивый молодой человек, судя по внешности, как и владелец трактира, он был уроженцем солнечной Италии. Поздоровавшись с художником, как со старинным приятелем, он активно что-то защебетал и беспрестанно жестикулировал, сопровождая их к уютному столику в дальнем углу зала, у окна, выходящего во внутренний дворик. Судя по вербальному и невербальному красноречию, юный официант рекомендовал постоянному клиенту какое-то особое блюдо от шеф-повара, но у доктора уже второй раз на дню шевельнулись прежние подозрения в отношении своего бывшего пациента. Шаффхаузен, однако, сам себя слегка отчитал: "Что это? Уж не моя ли скрытая гомофобия ищет способ переродиться в латентную гомосексуальность, что мне в каждом мальчике мерещатся его любовники?" Взяв в руки меню, Эмиль обратился к супам, и между гаспаччо и минестроне выбрал первый. Потом раскрыл страницу с пастой и прочими итальянскими блюдами, и остановил свой выбор на тоненьких капеллини с соусом помодорро и анчоусами. Из напитков он заказал бокал кьянти и простой воды. Когда им принесли приборы и булочки с маслом от заведения, доктор придирчиво осмотрел вилку на предмет ее чистоты, и нашел, что ресторан и впрямь заслуживает его одобрения.
Эрнест Верней: Эрнест даже не заглянул в меню и, обращаясь к Марио Второму, будущему владельцу заведения (сыну Марио Первого, нынешнего властителя), ограничился коротким пожеланием: "Как обычно". После чего перенес все свое внимание на доктора. - Ну что ж, месье, теперь мы с вами на нейтральной территории, и можем наконец-то поговорить откровенно... и по-французски. Боже мой, какое счастье встретить соотечественника, а то иной раз я боюсь, что от всех эти "зе" и "тчшу", "оу" и "уэллов", и прочих свистяще-шипящих, у меня разовьется ушная болезнь. Но, может, все дело в том, что мой английский не так хорош...Простите, я по своей манере болтаю ерунду, только бы не затрагивать главного. Скажите же мне правду: это мой отец просил вас найти меня? Он за год прислал мне сто четыре письма - по два в неделю. Я не вскрыл ни одного. Он действительно хочет, чтобы я был на этих дурацких крестинах?
Эмиль Шаффхаузен: Шаффхаузен, с удовольствием захрустевший булочкой с орегано и маслом, некторое время делал вид, что жует, а сам обдумывал, как отвечать на расспросы Эрнеста. В итоге, он выбрал стратегию минимизации значимой информации: - Ваш отец хотел, чтобы я нашел вас и уговорил вас помириться с семьей. Но я вас разыскал в Лондоне вовсе не по его просьбе, ведь в том, что касается ваших с ним отношений я решительный скептик. Вы красноречиво убедили меня, что не нуждаетесь в нем, и я вам поверил. А незадолго перед моим отлетом в Лондон на конференцию, граф нашел меня в Сан-Вивиан и слезно умолял непременно переговорить с вами. И тогда же посулил мне свою виллу в качестве нового корпуса клиники... Но, месье Эрнест, не пытайтесь делать вид, что тема отца вам и вправду интересна. Поговорим лучше о вас. Как вы себя чувствуете, влюбившись?
Эрнест Верней: - Нет, пожалуйста, поговорим об отце, - едва не взмолился Эрнест, с отчаянием понимая, что в игре с доктором Шаффхаузеном он опять не имеет серьезных козырей. - Я, может, и не нуждаюсь в нем - но, кажется, он нуждается во мне... Если бы я знал, что впридачу к роскошному телу Лидии и ее умению делать...хммм... простите, это вам ни к чему - мой отец получит еще и младенца с яичным налогом*, а еб....е на всю голову греческое семейство наложит на Сен-Бризов пожизненную контрибуцию, я бы давно уже вмешался. Он залпом выпил свой бокал с вином и налил еще. - Я знаю отца: он последнюю рубашку с себя снимет, только бы исправить причиненное зло. Он, знаете, никогда не бросает любовниц... И так бы и тащил на себе всех девиц со времен колледжа, если бы они по счастью не бросали его сами. Но месье Шаффхаузен!.. Я точно знаю, что в случае с Лидией речь не идет о соблазнении невинной девушки! Как выяснилось, у этой милашки столько зубов, что сам черт испугался бы к ней подступиться. И... и... теперь, когда у меня все хорошо, нечестно заставлять отца расплачиваться по моим счетам. Ведь это я его с ней познакомил. Его голос чуть дрогнул, когда он произносил "все хорошо", но он тут жже отогнал собственное сомнение. "Эрин любит меня... И мы будем вместе, рано или поздно. Если я не могу верить ей, то не могу верить никому, даже самому себе. " ________________________________________________________________ *алименты на жаргоне
Эмиль Шаффхаузен: - Да, он в вас нуждается. И наверняка неоднократно писал вам об этом, но письма ведь проще жечь не читая. - позволил себе легкий укол Шаффхаузен. Он не одобрял поступка Сен-Бриза, хотя и понимал его мотивы, как и то, что толкнуло Эрнеста на создание стены отчуждения от pater familia. - Вы оба друг друга стоите, месье Верней. В том числе и по части не замечать очевидного. Скажите, вы были настолько поглощены собственной обидой на вашего отца и бывшую невесту, что просто не подумали о ее настырных греческих родичах? Или пожелали графу сполна вкусить всю горечь адюльтера, зная, что эти горгоны не оставят его в покое до самой Итаки?
Эрнест Верней: Эрнест опустил голову и закрыл лицо рукой. Ему было невыносимо стыдно. - Я действительно об этом не подумал, доктор. Совсем не подумал. И вы правы: я был целиком поглощен своими переживаниями и не думал ни о ком, кроме себя. Ни об отце, ни о матери, ни о бедном Жане... Как и сейчас я думаю в основном о себе... Официант принес и поставил перед ним большую тарелку лазаньи болоньезе, щедро приправленной соусом и свежим базиликом, горячей и восхитительно пахнущей, но Эрнест даже не притронулся к ней. - Я хочу измениться, месье Шаффхаузен. Действительно хочу... Иной раз я думаю, что этот мир разнесет в куски не божья кара, а бесстыдный эгоцентризм, помноженный на комплекс неполноценности. Гитлер убедительно доказал, что это возможно. * Вы спрашивали, как я чувствую себя, влюбившись? Замечательно... Эрин - самая прекрасная девушка на свете. Но я ее не стою. ________________________________________________________________- * в 1966 году памятьо о войне еще чрезвычайно свежа, плюс Карибский кризис 1962 года заставил бояться ядерной войны
Эмиль Шаффхаузен: - Что так? Что за самоуничижительные речи? - Шаффхаузен даже задержал ложку над тарелкой красного гаспаччо, посыпанного тертым пармеджано и мелко порезанным базиликом. - Или вы тоже разочаровались в живописи и решили податься в диктаторы? * И потому опасаетесь за сохранность этого мира? ________________________________ * известный факт биографии Адольфа Гитлера состоял в том, что он, будучи непризнанным художником, пошел в политику.
Эрнест Верней: Эрнест мрачно усмехнулся: - Шутить изволите, доктор? Я могу разочароваться в чем угодно, но только не в искусстве... Если бог и существует, месье, он - художник, артист и поэт, музыкант, быть может, но только не политик. Может, именно поэтому созданный им мир прекрасен и ужасен одновременно, и смысла в нем ни на грош. Он взял вилку, подцепил на нее кусочек расплавленного сыра, но позабыл отправить в рот. - Политика - штука интересная. Временами ей приходится знаниматься, даже против своей воли. Мы живем во время политического творчества масс, и это тоже новая форма в искусстве, понимаете? Политический авангард, истинная молодость мира. Его губы дрогнули в еще более горькой гримасе. - Мне никогда не стать диктатором. Таких, как я, или убивают на баррикадах, или расстреливают в годы террора. Ну если очень повезет - отправляют на каторгу или вышвыривают в пожизненную эмиграцию. Да...но вы, кажется, спрашивали о чем-то другом?
Эмиль Шаффхаузен: - Я спрашивал, откуда у вас вдруг такие угрызения совести? Помнится, такое случается, когда человек ощущает за собой истинную вину, вину от нарушения чего-то, что он в глубине души продолжает считать священным, даже если внешне отметает веру в любые святыни. - доктор отметил для себя, что в этом ресторанчике умеют готовить и правильно подавать гаспаччо. Вкусный холодный суп был в меру густым, в меру приправленным пряностями и солью, да и порция была в самый раз, чтобы приятно освежиться, не обременив желудка.
Эрнест Верней: - Да я понятия не имею, откуда они у меня, доктор, - вздохнул Эрнест. - Как говорил один умный человек: будь у меня собака, такая надоедливая, как совесть - я бы ее отравил. Но...знаете... наверное, все дело в том, что я счастлив. По-настоящему счастлив, несмотря на...несмотря ни на что. После смерти Сезара все мои попытки обрести счастье терпели неудачу, и когда я уезжал год назад из Франции, то в определенном смысле поставил крест на одной из важных сфер жизни. Он почувствовал, что начинает хмелеть от вина, выпитого на голодный желудок, и запоздало принялся за еду. - Как я жил несколько месяцев, это лучше не рассказывать... Хватался за любую работу, спасибо старым друзьям, давшим нужные рекомендации и устроившим пару встреч... Много писал, много занимался дизайнерскими штучками... А в остальное время - пил как грузчик и шатался по борделям. Наркотиков не принимал, спасибо вашим капельницам, ну разве что марихуана иногда.... Редко. Трава меня слишком возбуждает. Один раз в пьяном виде позвонил Жану, пригласил его приехать, и он очень умно сделал, что отказался... н-да, занятный был разговор... И после него вдруг все стало налаживаться. Я давно дружу с одним парнем, Филом Райли, он фотограф... А зачем я о нем говорю? Погодите... это как-то связано с Ирмой. Неважно! Речь о другом. Две недели назад я познакомился с Эрин. И влюбился в нее без памяти, наверное, с первого взгляда. Знаете, как бывает? Смотришь на человека впервые - и как будто знаешь его много лет.
Эмиль Шаффхаузен: - А как давно вы перебрались в Лондон? И почему именно сюда? - спросил Шаффхаузен, которого больше устраивала более структурированная беседа. Когда Эрнест волновался, его речь ускорялась, становилась сбивчивой, невнятной, и доктор с трудом начинал воспринимать ее на слух.
Эрнест Верней: - Не понимаете? Америка слишком далеко, Рим - слишком близко. В СССР меня не пустят по совокупности причин. Можно было бы на Кубу, но она не ближе Америки. А Лондон... ну, знаете, говорят, человека всегда тянет туда, где он провел детство. И я поехал сначала в Эдинбург. Но морального оргазма не случилось. Зато мне приснился Сезар... так отчетливо...он очень давно мне не снился, а тут все было как наяву. Мне приснилось, как мы гуляем по Сохо, как сидим в баре, как подходят к нам наши друзья, и один из них кладет на стол афишу. На афише написано мое имя и как будто послание... ну что-то вроде того, что в Лондоне меня ждет большой успех. "Вернись в Лондон, лорд-мэр Уиттингтон"... Я послушался и вернулся. И было это ровно одиннадцать месяцев назад. Он отправил в рот еще кусок лазаньи и снова налил вина себе и доктору. - Я уже пьян, а вы ни в одном глазу, месье Шаффхаузен... Бросьте вы притворяться непьющим, вы же сейчас не мой врач. Давайте просто поговорим как два мужика.
Эмиль Шаффхаузен: - Да мы, собственно, не на сеансе, если вы не заметили. Или у вас при виде меня срабатывает условный рефлекс, как у собаки Павлова? - пошутил Шаффхаузен. На тему переезда Эрнеста в Англию у него были свои соображения: "М-да, это регресс, бегство в прошлое, попытка все восстановить, вернуть... но, сдается мне, что попытка была хоть и честной, да неудачной. Если не считать его новой влюбленности. Но это чувство еще столь молодо, что рано говорить об исцелении прошлых ран с его помощью..." Он поднял бокал и произнес короткую здравицу: - За ваше душевное и физическое здоровье, месье Верней!
Эрнест Верней: - Возможно, что и срабатывает, - хмыкнул Эрнест. - Помнится, после первого в жизни морского путешествия меня долго начинало тошнить при одном виде корабля... Уж простите за подобное сравнение. Но детоксикация, с которой началось наше знакомство, до сих пор мне является в кошмарных снах - особенно если перепью. Он коснулся своим бокалом бокала Шаффхаузена: - Поддерживаю тост! Чтобы вам и дальше сопутствовал успех в неблагодарном деле спасения душ человеческих... Вино у Марио Первого было отличным - легкое, свежее фраскатти, с дивным фруктовым послевкусием, но изрядно забористое. - Ну расскажите, месье, что нового на мысе Антиб, в Сан-Вивиан? Про Париж вы едва ли хорошо осведомлены... Как все ваши...здоровы? На завтрак подают все те же потрясающие круассаны? А доктор Дюваль все мучает пациентов пятнами Роршаха и этими...люшеровскими? У меня есть несколько рисунков, посвященных вашим какаду, если хотите, я подарю вам на память. Вы мне скажите, когда ваш ближайший юбилей: напишу парадный портрет, очень респектабельный, в манере Рейнольдса, вам понравится. * ____________________________________________________________________ *Рейнольдс - знаменитый английский исторический и портретный живописец. Теоретик искусства. Представитель английской школы портретной живописи XVIII в.
Эмиль Шаффхаузен: - Благодарю за предложение, возможно, воспользуюсь им. - Шаффхаузен отметил, что Эрнест пьет чаще и больше, чем это обычно нужно для поддержания аппетита или светской беседы. Припомнил он так же, что видел в студии художника початую бутылку коньяка и пустую бутылку русской водки... - Что до Антиба, там все как всегда, жизнь размеренная, как и сам климат этого благодатного места. Насчет Дюваля, думаю, вы осведомлены гораздо лучше меня, ну а какаду я передам от вас привет и непременно скажу, что он удостоился чести быть запечатлен на ваших полотнах. Официант забрал у него опустевшую тарелку и тут же заменил ее новой, с горкой тонких капеллини.
Эрнест Верней: - Я временами по нему скучаю, не поверите, месье Шаффхаузен, - признался Эрнест. Он оперся лбом на руки и уставился взглядом в тарелку, как будто на лазанье был написан нужный ему текст. - Расскажите что-нибудь еще... Пожалуйста. Вы не представляете, как тяжело мне быть вдали от Франции, я и помыслить не мог, что способен так страдать от ностальгии. Думал, ностальгию придумали русские эмигранты, а сейчас очень хорошо понимаю, что они ни фига не притворяются. Он вздохнул и замолчал, ожидая, пока официант заменит тарелки, откроет новую бутылку вина и отойдет от столика. - Как вы думаете, месье, Эрин согласится поехать со мной во Францию? Или мне опять придетя рвать свое сердце на два куска?
Эмиль Шаффхаузен: - По какаду или по Дювалю? - решил уточнить дотошный Эмиль. Капеллини были просто чудесные, как и соус, и анчоусы. И хорошо сочетались с тем вином, которое заказал Эрнест. - Ностальгируете- так возвращайтесь, в чем же сложность? Боитесь, что ваша девушка с вами не поедет? Так свозите ее через Ла-Манш на экскурсию, и пусть она уже потом сама решит, подходит ли ей Франция или же она останется верна своим британским островам. Не торопитесь решать за нее и за себя то, что не может быть решено быстро. Вы же ведь только сошлись с ней, так устройте романтическую поездку, покажите вашей даме лучшие уголки нашей Франции, и она по крайней мере будет знать, между чем и чем выбирает.
Эрнест Верней: - По обоим, - усмехнулся Эрнест. - По Дювалю больше. Но вообще-то в данном случае я говорил ни о том и ни о другом, а об Антибе. Я скучаю по Антибе, о том благословенном времени, когда вы позволяли мне "портить" стены часовни, и даже о тех днях, что провел на раскаленной набережной за мольбертом, рисуя праздных гуляк с их девицами. Он снова отпил вина и подумал, что надо бы остановиться, если не хочет окончательно захмелеть - в присутствии Шаффхаузена у него (может быть, и вследствие того самого условного рефлекса) неудержимо развязывался язык, и он опасался выболтать то, что было совсем не обязательно знать даже его бывшему врачу. А уж солидному господину в возрасте "за полтинник", приятелю отца - тем более. - Я не могу вернуться, месье. Понимаете? Не могу. И свозить Эрин на каникулы... Если бы это было так просто. Она все и всегда решает сама, так привыкла, и едва ли ради моих сентиментальных фантазий и тоски по родине бросит работу и свои дела... Важные дела. У нее какие-то дела, было бы странно, если бы их не было... И у меня работа. Звучит странно, месье Шаффхаузен, но я работаю здесь, как галерный раб - буквально не разгибая спины. И если вы думаете, что при этом я купаюсь в деньгах, вы ошибаетесь. Конечно, деньги - это ерунда, я всегда умел обходиться малым, я вообще противник роскоши, она мне мешает, и на самом деле только для показухи. Но Эрин... что я могу предложить ей? Хлеб и воду, честную бедность? Нет, месье, она должна жить, как принцесса. И теперь я просто не могу послать к черту ремесленничество, которое приносит мне деньги.
Эмиль Шаффхаузен: - Вы сторонник каких-то радикальных идей, все или ничего, жизнь персидского принца или нищее рабство... Неужели нет иных вариантов? - спросил доктор. В его представлении о мире перед талантливым человеком, каковым являлся без сомнения Эрнест Верней могли открываться совсем иные перспективы, нежели те, что он предпочел избрать. - Ведь до вашего решения ехать в Биарриц, у вас в Париже дела шли совсем неплохо, насколько я знаю. Я понимаю, почему вы предпочли все бросить и бежать, но возможно ли скитаться всю жизнь, перебиваясь случайными заказами и не видя перед собой сколько-нибудь понятной перспективы? К чему вы идете теперь, Эрнест? Отказаться от того, что дорого вам, вашей душе ради девушки, в чувствах которой вы пока не уверены? Да вы даже наверняка не можете сказать, а хочет ли девушка жить, как принцесса? Что вы вообще знаете о ней, что позволяет вам делать подобные выводы?
Эрнест Верней: - Я уверен в ее чувствах, - вскинулся Эрнест на оскорбительное, с его точки зрения, предположение Шаффхаузена. - Можете считать меня наивным глупцом, которого жизнь ничему не учит, но Эрин не похожа ни на одну из тех женщин, что я знал в своей жизни... Она -человек. Она - моя, понимаете? Не в том смысле, что моя собственность... Но это как чувство родины. Как будто я долго блуждал в потемках, и вдруг вышел к свету, в какое-то удивительное место, в мой настоящий дом. Она понимает меня с полуслова, и я ... иногда я просто вижу ее глазами, и думаю, как она. Да что я вам рассказываю, месье? Вам просто надо ее увидеть. Он прервал себя на полуслове и покраснел, как всегда, когда сквозь флер условностей и принятого притворства властно прорывалось истинное чувство. - В Париже у меня дела шли бы неплохо, даже если бы я был полным дебилом, доктор... Такой уж это город. Я обожаю его, и она отвечает мне полной взаимностью...Не удивляйтесь, что я говорю "она": Париж прежде был Лютецией, это город-гермафродит, меняющий пол по своей прихоти...* И там мне везло... фантастически везло. Она любит меня, но, черт побери, она ревнива... Лондон совсем другой. Ему наплевать на меня, но он заставляет шевелить задницей. Тут, чтобы услышали, надо не просто кричать во весь голос - но кричать громче других, и еще нужна... "фишка". Видите мои штаны, доктор? Думаете, это просто клеши а-ля "тулон -город прекрасных моряков" ? А в лондонской тусовке это называется "фишка". И если она у тебя есть, это "маст". Я не знаю, хочет ли Эрин жить как принцесса... Пока не спрашивал. Но едва ли она хочет жить в нищете. Я могу делать с собой что угодно, но заставлять голодать любимую женщину - это может быть и "концептуально", но это подлость, месье. ___________________________________________________________________ * факт. Во французской грамматике "Париж" был то мужского, то женского рода. В последний раз городу "сменил пол" Виктор Гюго, в романе "Собор Парижской богоматери"
Эмиль Шаффхаузен: "Вы думаете, что я обладаю вашими глазами, месье, и когда увижу ее, то сразу все пойму?" - хотел было спросить иронически доктор, но что-то его удержало от желания немного поерничать над тем, что, похоже, действительно представляло сейчас ценность для Эрнеста. И он промолчал, но подумал, что, возможно, желание Эрнеста познакомить его с девушкой в чем-то схоже с представлением подруги отцу... И раз уж он снова взялся замещать ему отца, то почему бы и не встретиться с ними обоими, не взглянуть на ту, что так увлекла художника, что овладела сердцем человека. - Любопытные у вас отношения с Парижем, месье Верней... - сказал он вместо этого задумчиво, размышляя о том, что его бывший пациент и сам был до какой-то степени гермафродитом, андрогином, каким-то образом сочетавшем в себе мужские понятия и женские творческие принципы... - Впрочем, насчет Лондона я с вами соглашусь, Лондон даже меня мобилизует и заставляет двигаться несколько активнее, чем я привык. Здесь жизнь течет не так, как в Антибе, и не так, как во Франции в целом. Но я-то тут на конференции, и скоро опять вернусь в Сан-Вивиан, а вы, вы действительно надеетесь здесь разбогатеть, рисуя афиши и оформляя витрины? В таком случае, хотел бы я взглянуть на ваши работы.
Эрнест Верней: - Вглянуть на мои работы? Нет ничего проще, доктор...Приглашаю вас на прогулку по Сохо, в качестве послеобеденного моциона. Едва ли вас приведет в восторг местная публика, но, полагаю, это будет небезынтересно. Официант снова возник возле столика, подал десертную карту и, склонившись к самому уху Эрнеста, что-то зашептал по-итальянски. Художник поморщился, потом улыбнулся, бросил смущенный взгляд на Шаффаузена, но все-таки провел рукой по щеке юноши и тихо проговорил на том же языке: -Bueno, amico. Andare a cercare in una settimana.* Снова обратившись к собеседнику, он предложил: - Попробуем тирамису? Оно тут лучшее в Лондоне, точно такое, как принято готовить в Венеции. И кофе у них прекрасен, но только не "американо". ________________________________________________________________ * ладно, дружок, загляну через недельку (итал.)
Эмиль Шаффхаузен: - Благодарю, я только кофе. Двойной эспрессо, пожалуйста. - Шаффхаузен почувствовал ту степень сытости, при которой десерт был бы уже лишним обременением желудку. - И да, вы правы, послеобеденный британский моцион вместо привычной средиземноморской сиесты - как раз то, что нужно. Кормят здесь очень вкусно! - он обратился к официанту - Рassare cucinare la mia ammirazione! Cappellini erano eccellenti! E la salsa - soprattutto lode!* - и перевел взгляд на Эрнеста, дав тому понять, что итальянским он владел достаточно, чтобы понять его фразу. В глазах доктора невольно возник совершенно конкретный вопрос, но он предпочел промолчать. Если Эрнест имел глупость связаться с этим ragazzo**, он скорее всего смутится еще сильнее и ничего не скажет, если же официант всего лишь зазывал его на festicciola*** или на дегустацию нового блюда от шеф-повара, то вряд ли он будет делать из этого тайну. ___________________ * передайте повару мое восхищение. Капеллини были превосходны! А соус - выше всяких похвал! (итал) ** мальчик (итал) *** вечеринка (итал)
Эрнест Верней: - Двойной эспрессо, капуччино - как обычно, amico, - и тирамису. - Эрнест дружески кивнул Марио Второму и отдал ему карту. Юноша исчез неслышно, как дух, и можно было возобновить беседу. - Вы смотрите на меня с таким тяжелым подозрением, мсье Шаффхаузен, что мороз подирает по коже... Полагаете, я врал вам о своей жизни все это время? Напрасно. У меня не было ничего "такого" с парнями с тех самых пор, как я пересек Ла-Манш. Кроме одного случайного эпизода, да и то он ...хммм...в общем, это не то, что можно назвать "срывом". Он посмотрел в окно, чуть прищурился, словно что-то припоминая, и улыбнулся: - Но знаете, получается так, что мужчины были моей личной гвардией. Да, они сохранили меня и мою свободу для встречи с Эрин... Так что Марио напрасно хлопочет. Я, видите ли, даю уроки рисования его старшей сестре. Ее считают rare brutte*, а мне она нравится. Похожа одновременно на индеанку и на палеолитическую Венеру, и при этом добрейшее создание. Карандашом владеет куда лучше, чем поварешкой, из-за этого еще слывет у родни poltrone con bracci curvi** - и все семейство спит и видит, как бы спихнуть ее за меня замуж. Боюсь, что после того, как они увидят Эрин, мне закроют здесь кредит. _________________________________________________________- *редкостной уродиной ** криворукой лентяйкой
Эмиль Шаффхаузен: Шаффхаузен не скрыл от Вернея вздох облегчения: - Признаться, я опасался рецидива, точнее, того, что ваш случай, и так пошатнувший мои, казалось бы, незыблемые представления о гомосексуальности, как отклонении от нормы, заставит меня полностью пересмотреть результаты всей проведенной с вами терапии и отнести ваш случай к... promiscuità banale*. Вы сняли камень с моей печени, объяснив, чего от вас ждет этот юноша. И, знаете, я рад, что такой экземпляр мужественности, каким вы являетесь, все-таки снова обратил свои влечения на женский пол. Надеюсь быть удостоенным приглашения на крестины вашего первенца, месье Верней! ____________________________ * банальный промискуитет (итал)
Эрнест Верней: - Какие еще крестины, к чертовой бабушке, месье Шаффхаузен, - рассмеялся Эрнест, но было видно, что предположение доктора о возможности появления детей было ему приятно. - Любой младенец, явившийся на этот свет живым и здоровым, уже поцелован ангелом. Единственная религия, которой я поклоняюсь, месье - это свобода, но пусть мой сын, если только он решится выбрать себе такого ненормального папашу, сам определяется с тем, во что ему верить... Ну а что касается моих влечений... Никогда не думал о себе как о pédéraste, да и вообще не задавался вопросом, что нормально, что нет. Просто влюблялся... Влюблялся, и все. Душа ведь не имеет пола, месье Шаффхаузен, вы согласны? А тело значит так мало, что ни присутствие грудей, ни отсутствие члена - и наоборот - отнюдь не первичный критерий. Он замолчал, поскольку принесли кофе и десерт, и не стоило смущать Марио Второго столь пикантной темой. Но едва они снова остались наедине, Эрнест счел нужным закончить свою мысль: - И вы были не правы насчет Жана. Мои чувства к нему были довольно серьезными...как выяснилось. Просто другими. А Эрин... я люблю ее не потому, что она - женщина, а потому, что она - Эрин.
Эмиль Шаффхаузен: Шаффхаузен крепко задумался над словами художника. Конечно, его профессиональный опыт и познания нашептывали ему в оба уха, что рассуждения психически нестабильного, если не сказать хуже, человека могут звучать весьма здраво и содержать в себе даже вполне логичные концепции. Но сами по себе рассуждения могут быть и полной демагогией, оторванной от реальной действительность субъекта, и тогда мы получаем социопата с прекрасными воззрениями и гуманными идеями, но отягощенного отвратительными отношениями со всем окружающим миром. Эрнест Верней не был похож на социопата. Невротизирован, расщплен, эмоционально неуравновешен, обладает повышенным уровнем либидо, нестандартным мышлением, нонкомформист - но не социопат, не настолько психопатологичен, чтобы полностью утратить связь с реальностью и перечеркнуть для себя законы общества. И тем самым он был так интересен Шаффхаузену, что он готов жертвовать собственными планами, узнав о возможности лишний раз пообщаться с ним. Один его случай мог бы лечь в основу целой диссертации на тему диссоциативных* гендерных расстройств. Но Эмилю отчего-то не хотелось заниматься им, как клиническим случаем, общение с месье Вернеем доставляло ему не только профессиональное, но и простое человеческое удовольствие. - Знаете, вы наверное, один из тех, кого уже можно по праву считать детьми нового времени, свободными от предрассудков и ценностей мира, который расплавился и перековался в горниле второй мировой... Вы считаете себя в первую очередь человеком, и только потом уже мужчиной, в то время, как все, с кем я имел возможность общаться до вас, идентифицировали себя по признаку пола, и уже потом вспоминали, что они - люди... Как знать, возможно, ваше поколение космополитов и нонкомформистов, что-то принципиально поменяет в этом несовершенном мире?..
Эрнест Верней: - Может быть,и поменяет, - улыбнулся Эрнест. - Я верю в прогресс - не только в технический, но и, что гораздо важнее, духовный прогресс человечества. Да, прогресс не остановить...Но пока мы еще в пеленках, месье Шаффхаузен. Он поднял чашку с кофе и отсалютовал ей, за неимением бокала с вином: - Позвольте выразить вам ответное уважение. Когда с вами говоришь, вы действительно слушаете. Раньше я думал, что люди вроде вас неисправимы в своем консерватизме, насквозь буржуазны и в большинстве случаев - снобы. Но вы, месье, на передовом крае вашей науки. Молодой человек немного помедлил и, сделав над собой усилие, добавил: - И еще...Спасибо, что не поломали доктору Дювалю карьеру...Я злился на вас, но злился напрасно. Вы должны были бороться за своего ученика, вы вложили в него душевных сил не меньше, чем Дали в свое "Кубическое распятие".
Эмиль Шаффхаузен: Шаффхаузен только скромно кивнул на искренние комплименты. Его кофе закончился, и подошло время платить по счету. Доктор достал кошелек и вынул десять фунтов. По его подсчетам, эта сумма могла оплатить их обед и не обидеть официанта чаевыми. - Попросите нашего официанта принести счет. Время к четырем, я хотел бы рассмотреть ваши публичные работы без этой уличной сутолоки, которая начинается здесь около пяти.
Эрнест Верней: - Ни в коем случае, месье, - Эрнест остановил руку Шаффхаузена. - Если только вы не хотите меня смертельно обидеть... Сегодня вы мой гость. Он сделал знак официанту, и, когда тот подошел, неся на вытянутых руках шкатулку со счетом, вручил ему кредитную карту: - Еще несколько минут, доктор, и я к вашим услугам. Готов стать вашим персональным гидом по Сохо... _________________________________________________________________ *первая карта - Diners Club - появилась в США в 1950-м году. К началу 60-х в мире было уже свыше десяти миллионов держателей кредитных карт. Тогда же крупные игроки - Bank of America, American Express, Chase Manhattan Bank - смогли организовать общенациональные или международные сети и вытеснили мелких конкурентов. Все большее распространение получали платежные системы Visa и Mastercard. К 1970 году кредитные карты стали также привычны и доступны всем, по всей Европе и в США, как ныне в России. В Англии кредитки очень быстро вытеснили привычные чековые книжки. Эрнест делает долги, так что возможность расчета безналом для него насущная необходимость, а не роскошь:)
Эмиль Шаффхаузен: - Вы уверены, что сможете оплатить свои кредиты? - спросил Шаффхаузен, но не стал препятствовать душевному порыву Эрнеста. - Раз так, то, возможно, я ошибся, и дела у вас тут и впрямь идут куда лучше, чем в старушке Европе... Тогда тем более я желал бы поскорее посмотреть на ваши работы... Он извинился и ненадолго покинул Вернея, чтобы навестить мужскую комнату. Когда он вернулся, официант уже произвел расчет и они были вольны в любой момент покинуть гостеприимный кров старика Марио.
Эрнест Верней: Отлучка Шаффхаузена избавила Эрнеста от необходимости поддерживать беседу на щекотливую тему денег. Мотовство было фамильной чертой всех Сен-Бризов, и Вернеи в этом смысле ничуть от них не отличались. "Даже если все твои деньги можно сложить в один кубок, разбрасывай их таким широким жестом, чтобы тебе завидовали арабские шейхи и русские князья", - этому девизу неукоснительно следовал отец Эрнеста, а мать вносила свою лепту, снабжая отпрыска наставлениями, где бытовой евангелизм было щедро перемешан с легкомыслием и цыганской убежденностью, что деньги идут к тому, кто не запирает их в сундук. Да и самому Эрнесту, в силу особенностей характера и темперамента, больше нравилось давать, нежели брать, и жить он предпочитал интересно, а не "правильно". Результатом такого взгляда на жизнь становились неиссякающее вдохновение и тяга к приключениям, лестная репутация хорошего друга и щедрого любовника, видимость полного благополучия и...бесконечные долги. - Куда вам угодно направиться, месье? - спросил Эрнест, когда они с доктором покинули ресторан и остановились у пешеходного перехода. - Хотите, покажу вам ночной клуб, для которого регулярно рисую афиши? И знаете... я там познакомился с Эрин. А еще тут недалеко есть чудная лавка " в колониальном стиле", я сделал для них витрину и написал несколько "миленьких картинок", по просьбе хозяйки.
Эмиль Шаффхаузен: - Вы же вызвались быть моим гидом, так ведите! - Шаффхаузен предпочел доверить ему выбор, внутренне будучи убежден, что тот путь, по которому его проведет Эрнест Верней, приоткроет ему еще несколько тайн его души и даст в руки ключи от закрытых пока дверей. - Я свободен вплоть до вечера, и завтра всю вторую половину дня могу быть в вашем распоряжении.
Эрнест Верней: - Тогда пойдемте направо, - Эрнест махнул рукой, указывая направление. - После обеда в приличном месте я не хочу вести вас сразу в злачные места, а то как бы не случилось несварения. Начнем с табака и кофе... Они прошли около четверти лье по бурлящему Сохо, где аляповатые лавчонки с восточными сувенирами и прочими редкостями перемешивались с магазинами модной одежды, пабы и погребки с сомнительной репутацией соседствовали с дорогими кафе и ресторанами, танцевальные клубы - с зазывными витринами стип-баров, стены жилых домов пестрели самыми разными афишами, плакатами и граффити... Отовсюду лилась музыка: блюзы, твист, соул, буги, какие-то мелодии с этническим колоритом, и уличные певцы то и дело вознимкали из ниоткуда, держа наперевес гитары и саксофоны, с глазами, устремленными в трансцендентность, и обкуренные, точно пифии на треножники - тем не менее, они не забывали напомнить, что шляпа или гитарный чехол у их ног лежат вовсе не для красоты. Запах кофе смешивался со сладковатыми ароматами марихуаны, аромат жареной картошки из ближайшей закусочной перебивался нотами странных, терпких духов, какими пользуются проститутки или очень экстравагантные модные леди, и над всем этим нависало облако особенного, не сравнимого ни с чем "запаха Сохо"... - Еще пару шагов, месье Шаффхаузен. Вот сюда! - Эрнест поклонился и распахнул перед доктором стеклянную дверь, ведущую в небольшое и довольно светлое помещение, целиком и полностью выдержанное в стиле, который принято называть "колониальным": циновки, круглые столы, плетеные кресла, жалюзи из соломки, стойка из темного дерева, деревянные стены, цветное стекло, дерево, дерево, дерево... И тысячи уютных мелочей, подобранных со вкусом, но незаметных с первого взгляда. - "Мечта о Луизиане", доктор...
Эмиль Шаффхаузен: "Пляшущие человечки" - подумал доктор, как только переступил порог лавки, ибо первое, что он увидел - было панно с черными фигурками в пальмовых юбках и высоких головных уборах, отплясывающими некую африканскую джигу. Приглядевшись повнимательнее, он решил, что эту работу Эрнеста стоит переименовать в "Десять негритят", поскольку танцевали они вокруг поверженного и приготовленного к закланию собрата. На мелодичный звон китайского ветряного колокольчика из недр лавки выплыла ее владелица - дама приятной наружности, яркая блондинка, весьма корпулентная и всеми силами стремящаяся скрыть свой настоящий возраст под искусным макияжем и экстравагантным кимоно. Увидев Эрнеста, она просияла так, словно получила божественное откровение. Впрочем, они тут же начали мило болтать о чем-то, как старые знакомые. Шаффхаузен оставил их ворковать друг с другом, отметив, что для заказчицы и "просто знакомой" дама взяла слишком уж интимную дистанцию, а Верней и не подумал отстраниться. Углубившись в изучение оформления лавки, доктор увлеченно рассматривал картины и роспись стен в просветах между циновками, больше напоминавшую наскальную живопись кроманьонцев, чем творчество современного художника. Картины представляли на первый взгляд идиллическую жизнь колониального мира, где белый человек в пробковом шлеме возвышался над черными массами аборигенов-тружеников. Но то тут, то там на заднем плане проступали некие зловещие формы - то страшная маска доминиканского колдуна, то ритуальное жертвоприношение, то какие-то таинственные контуры. Перед одной из картин он стоял довольно долго, стремясь вычленить в ней то мелкие фигуры, то фоновое лицо, в которое эти фигуры складывались. Лицо белого человека, чьими глазами, ноздрями, ушами и ртом были негры. Нечто зловещее веяло от работ Вернея, расписавшего эту лавку вовсе не в угоду белым господам-англичанам... - А это тоже ваших рук дело? - спросил он Эрнеста, взяв в руки статуэтку африканской дивы, выполненную из черной керамики. - Или тот самый колониальный товар, что рекламируется вывеской лавки?
Эрнест Верней: - Кто? - переспросил Верней и, повернувшись к доктору, узрел в его руках статуэтку. - А-а, черная кикимора, секси-куколка! Да, я сотворил ее в одном из приступов белой горячки...Простите, миледи, я забыл, что она ваша любимица... Мисс Винтер, как всегда, польщенная обращением "миледи", слегка шлепнула Эрнеста по губам: - Бесстыдник! - но улыбка женщины противоречила нарочито-сердитому жесту, и когда она обратилась к Шаффхаузену, углы ее румяных губ все еще вздрагивали: - Не слушайте его, сэр, это прекрасная работа. Коллекционер предлагал мне за нее три тысячи фунтов, я отказала. Он был убежден, что статуэтка родом из Гаити, времен восстания, когда Гаити еще именовалось Сан-Доминго, и было французской колонией...Эрни... я хочу сказать, мистер Верней всегда принижает свои заслуги. А с тех пор, как он все здесь оформил, дела у меня пошли в три раза лучше. Пленительная мисс Винтер, довольная тем, что художник заглянул к ней, да еще привел с собой столь импозантного друга, который непременно что-нибудь купит, очень старалась выглядеть рафинированной дамой, вдовой богатого плантатора из Нового Орлеана, но акцент кокни и просторечные обороты, вкупе с жаргонными словечками, выдавали ее отнюдь не знатное происхождение. - Это вы не слушайте Кэтрин... простите, миледи, - снова усмехнулся Эрнест, и с фамильярностью человека, находящегося в своем полном праве, поцеловал пухлую ручку, унизанную перстнями с чересчур крупными камнями. - Она начиталась "Сан" и по какому-то недоразумению считает меня, криворукого ремесленника, гением. А эту черную девушку, что вы держите в руках, я сделал шутки ради, когда прочел один из рассказов Вудхауса. Про Дживса и Вустера, знаете? Там в одном сюжете фигурировала африканская статуэтка из черного янтаря, и Берти из-за нее вечно влипал в истории и называл "черной кикиморой"... Ну и мне стало интересно, смогу ли я изобразить что-нибудь похожее... Это, конечно, не янтарь - бронза, покрытая специальным составом - но мисс Винтер от нее в восторге. Он погладил статуэтку по плечу и тихо добавил: - Может, я бы ее и не отдал, но я боялся спать с ней в одной комнате. Все время на память приходила Венера Илльская.** _______________________________________________________________ * имеется в виду знаменитое восстание в Сан-Доминго в 1791—1803 годах, в результате которого колония получила независимость ** новелла Мериме об ожившей статуе
Эмиль Шаффхаузен: Вглядываясь в черты сего произведения, Шаффхаузен пытался определить, какими собственными эмоциями наделил статую художник. Судя по какому-то хищному выражению вытянутого в профиль лица, эмоции сии были недобрые. "На кого или на что он злился, создавая ее?" - задумался доктор, попутно вспоминая трехгодичной давности рисунки Вернея, на стенах часовни в Антибе. Тогда это была выплеснутая на чистые стены боль и страсть, страдани по утраченной любви. И искусства в том акте спонтанного творения было больше, чем в этой поделке: - А вы сами ее нафантазировали или же взяли за основу какую-то известную статуэтку? - невинно полюбопытствовал он у Эрнеста.
Эрнест Верней: - Не помню, - ответил Эрнест неожиданно севшим и очень усталым голосом. - Правда, не помню. Я лепил ее не на трезвую голову. Он взял статуэтку за голову и потянул ее к себе. - Поставьте, что вы в нее вцепились, как в родную, доктор? Кикимора - она и есть кикимора. Угол его рта нервно дернулся, словно он вспомнил что-то болезненное и неприятное, но слабость продлилась всего мгновение. Эрнест улыбнулся. - Если хотите сувенир на память, лучше посмотрите на тех милых щеночков... Тут мисс Винтер, до того только умильно взиравшая на художника, воскликнула с небывалым энтузиазмом: - А и правда, сэр!.. Посмотрите, какие милые щеночки! Ой, они просто лапочки, лапулечки! Эрнест делает их десятками, и они разлетаются, как горячие пирожки, особенно к Рождеству и Пасхе!
Эмиль Шаффхаузен: "Милые щеночки" были воплощением всего того, что Шаффхаузен презирал в наступающей буржуазной масс-культуре - слюнявые даже с виду французские и английские бульдожки с глазами навыкате изображали английских лордов с британскими флагами на высоких цилиндрах, или вальяжно возлежали в плетеном кресле с Times, сигарой и чашкой кофе на подставке, или респектабельно прогуливались с тросточкой на задних лапах, или с белой салфеткой на груди восседали перед именным тортом... В общем, буржуазная пошлость во всей красе. Оглядывая все это щенячье разнообразие, и подумывая, как бы поделикатнее отделаться от попыток хозяйки лавки осчастливить его парочкой этих слащавых монстров, он не сразу даже уловил смысл сказанных ею слов. Но когда смысл до него дошел, Шаффхаузен развернулся всем корпусом в строну Эрнеста и устремил на него вопросительный взгляд, в котором крайнее удивление мешалось с плохо скрываемой жалостью: - Вы - автор всех этих... этих - ему в голову даже не сразу пришло какое-то пристойное слово, каким можно было назвать сей разнообразный китч - статуэток тоже?
Эрнест Верней: - Ну что вы, месье Шаффхаузен, - усмехнулся Эрнест, не опуская глаза под взглядом доктора и позволяя ему прочесть в них все, что он не мог или не хотел высказать вслух. - Вы мне льстите. Идея, мягко говоря, не нова...а лучше всего продаются старые и проверенные идеи, верно, миледи? Так что мне оставалось только внимательно выслушать мою прекрасную клиентку (он галантно поклонился Кэтрин), проникнуться духом щеночков и налепить... вот это все. Он сгреб с прилавка несколько статуэток, потряс их в горстях, как игральные кости, и швырнул в корзину со сладостями. - Чудесно вышло, да? - И в самом деле чудесно! - радостно подхватила мисс Винтер, не уловив иронии. - Ах, ну они же просто милашки, совсем как живые! Чудо, а не щеночки! Я все прошу Эрни... мистера Вернея сделать мне еще жабок и котяточек, но он отчего-то не соглашается... Уговорите его, сэр, я вижу, что он прислушивается к вашему мнению!
Эмиль Шаффхаузен: - Непременно, мадам... эээ... мисс. Думаю, что раз месье Верней при всех своих талантах освоил щеночков, и жабки, и котики, и, может быть, даже птички не замедлят вскоре появиться на вашем прилавке. - доктор даже не трудился скрывать свою иронию, но хозяйка этого "жизнерадостного вертепа" только кокетливо рассмеялась в ответ: - Ах да, конечно птички! Ведь их можно делать даже с настоящими перышками и такими яркими, просто прелесть! - и кивнула в благодарность за новую идею и поддержку своей творческой задумки, победно глядя на Вернея. А тот, на миг утратив самообладание, смотрел на творения своих рук, как на груду экскрементов, в которых он запачкался по самые локти. Дабы не усугублять его и своих впечатлений, Шаффхаузен сделал вид, что им пора, и поспешно раскланялся с блондинкой, пообещав ей заглянуть позднее и увлекая за собой художника. Когда они оказались на шумной улице Сохо, Эмиль какое-о время просто молча шел рядом с Эрнестом, осознавая степень и глубину его творческого кризиса, куда он сам загнал себя.
Эрнест Верней: - Теперь вы понимаете, верно? - тихо проговорил Эрнест, когда они отошли от "Мечты Луизианы" на безопасное расстояние и скрылись за поворотом. - Щеночки. Деньги здесь платят за щеночков. И... как бы вам сказать... Кэтрин - она еще не из худших, отличная тетка. Вкуса нет, но сердце золотое, и наредкость щедра для хозяйки такого магазинчика. Гораздо противнее, когда с тобой начинают рассуждать про Гойю, а в итоге заказывают "щеночков". Потому что это именно то, что нужно публике. Думаете, нельзя нарисовать "щеночков а-ля авангардизм"? Можно, доктор... Еще как можно. Он замедлил шаг и как будто даже стал медленнее дышать. - Понимаете теперь, почему я иногда звоню доктору Дювалю?.. За все время, что я провел в Англии, вдохновение - настоящее вдохновение - посещало меня не так уж часто. А после бесед с Жаном, я... пишу. Пишу, а не малюю, понимаете?! И Эрин. Моя Эрин... Когда я увидел ее...- Эрнест судорожно вздохнул, и не сразу смог продолжить: - После первой встречи, я за несколько часов создал один из лучших своих портретов. А потом, рядом с ней, я понял, что такое творить - снова. Проблема в том, месье Шаффхаузен, что "щеночки" никуда не делись. А я не могу больше заниматься этой дрянью. Не могу и не хочу... Но есть ли у меня выбор? Вы ведь понимаете, теперь я отвечаю не только за себя.
Эмиль Шаффхаузен: - Выбор, как и его отсутствие, существует только в нашем человечьем воображении. Напрягите свою фантазию - и оглянитесь в поисках выбора не между "щеночками" и "умереть с голоду", а между искусством и ремеслом. Ваш талант тратится на то, что вам претит, а мог бы выдавать шедевры не хуже именитых мастеров! - сам того не замечая, Шаффхаузен заговорил со страстной убежденностью революционного вождя - В чем дело, Эрнест? Я не узнаю вас! Куда делся бунтарь с революционными идеями преображения мира? Не получилось преобразить то, что вокруг - начните с того, что вам по силам, с вашей собственной жизни и ее наполнения! Здесь-то вы сам себе хозяин, я надеюсь? Так долой страхи и сомнения! Творите - это ваша стезя! А для щеночков наймите китайцев, чтобы отливать статуэтки по штампу особых дарований не нужно, лишь простая усидчивость...
Эрнест Верней: -Благодарю, месье, и за взбучку, и за стлль лестный отзыв о моих скромных способностях, - грустно улыбнулся Эрнест. - Мне отчаянно везет: каждый раз, когда я достигаю дна пропасти, судьба или случай посылают ... встречу. Вам, должно быть, не слишком привычна роль доброго гения? Но играете вы ее с блеском, признаю. Что же касается Эрин... я был абсолютно честен, когда говорил, что недостоин ее. Но, к счастью, она любит меня не за таланты. Он посмотрел вперед и прищурился, как будто хотел рассмотеть что-то вдалеке, но это был только из один способов скрыть захлестнувшие его эмоции. - Что же мне, по-вашему, делать?.. Поехать к отцу, а после...после попытаться еще раз начать с чистого листа? Не уверен, что у меня теперь достаточно сил для такой перемены... У "щеночков" острые зубы, они держат меня крепче, чем вы можете себе представить. Ну вот, я начинаю рассуждать как последний буржуазный ублюдок. Контракт, социальные обязательства, положение в обществе, годовой доход, репутация. Кажется, это называется возвращением к семейному сценарию, доктор, и время бунтовать прошло? Мне двадцать шесть лет... И по большому счету, я ничего из себя не представляю. Я хотел быть революционером, но меня хватает лишь на благотворительность, гневные статейки в левых газетах, интеллектуальный треп и хулиганские выходки, которые сходят за фрондирование. Я хотел быть художником, а стал ремесленником. Я хотел быть хорошим сыном... (у него перехватило горло) а кто я? Desdechado. Сирота при живых родителях. Стоит ли удивляться, что у меня самого нет детей. Но с другой стороны, я этому рад... Есть вещи, которые необходимо останавливать на себе. Молодой человек остановился и провел рукой по каменной стене дома. - Эрин... В ней вся моя надежда. Желание жить. Вдохновение. И сила. Очень много силы, настоящей силы. Но... должно быть, она оставит меня. Разочаруется... и оставит. Скажете, друзья так не поступают?.. Друзья - нет. Но женщины - очень часто. Даже лучшие из них. Они поднимают планку очень высоко... и если ты не допрыгиваешь... то и винить за это некого, кроме себя.
Эмиль Шаффхаузен: "Значит, я не ошибся и он все-таки на дне... Интересно, что заставило его на сей раз так глубоко нырнуть на это самое дно? Впрочем, еще Ломброзо* сделал вывод, что у творческих людей амплитуда маниакальной и депрессивной фаз намного шире, чем у простых смертных..." - подумал Шаффхаузен, выслушивая эту уличную исповедь его бывшего, и, возможно, будущего пациента. Однако, улица была не самым приятным и подобающим местом для откровенных разговоров, и Эмиль подумал, что можно было бы по английскому обычаю попить чаю в пять часов. Но, поскольку Сохо он уже на сегодня насытился, ему представилось правильным выступить приглашающей стороной и позвать художника к себе в отель. Смена обстановки и приятная атмосфера викторианского Russel в Блумсберри должны были, по мнению доктора, подействовать на Эрнеста умиротворяюще. - Я вижу, вы огорчены своим нынешним состоянием, и понимаю, что вы в растерянности от того, что утратили ориентиры и юношеские ценности, а новых пока не приобрели. Давайте дойдем до моего отеля в Блумсберри и посидим у меня в номере за чашкой чая, там нам будет удобнее говорить по душам, раз уж мое появление рядом с вами снова оказалось для вас спасательным кругом. ___________________ * Чезаре Ломброзо - (1835-1909) итальянский тюремный врач-психиатр, родоначальник антропологического направления в криминологии и уголовном праве, основной мыслью которого стала идея о прирождённом преступнике. Один из его известных научных трудов посвящен гениальности и помешательству.
Эрнест Верней: - Огорчен? Да мне и в голову не приходило огорчаться, пока я с вами не разболтался, как дурак, и не расчувствовался глупейшим образом, - Эрнест вскинул голову, и его усмешка стала задорной - в подобных ситуациях он всегда бодрился и принимался шутить над собой. Но он уже достаточно хорошо знал Шаффхаузена, чтобы понимать: доктор едва ли купится на демонстрацию оптимизма. - Но я совсем не против попить с вами чаю. А ваша репутация в деловом сообществе не пострадает от такого демарша, нет? Известный врач, ученый с мировым именем, едва прибыв на лондонскую конференцию, мало того, что гуляет по Сохо, так еще и приглашает в свой номер в отеле художника-маргинала, известного своей... хм... левацкими убеждениями и другими странностями. Эрнест сделал вид, что фотографирует: - Так и вижу заголовок в "Стар"...
Эмиль Шаффхаузен: - Ах, оставьте ваши страхи, месье Верней. Уверяю вас, ваша репутация от моего общества не пострадает! - пошутил в ответ Шаффхаузен. - Кроме того, конференция уже закончилась, и я нахожусь в Лондоне еще несколько дней по собственному почину. Вот и вас увидеть довелось, хотя, признаюсь, я не искал специально встречи с вами. Постойте-ка, я сейчас... Тут им очень кстати попался полисмен, который обстоятельно ответил на вопрос доктора, как им кратчайшим путем дойти до Блумсберри, до отеля Руссель, и они, направленные рукой представителя закона, бодро зашагали туда.
Эрнест Верней: Оказавшись вместе с доктором в помпезном лобби одного из самых респектабельных лондонских отелей, Эрнест присвистнул: - Кучеряво живут знаменитые психиатры! А у ребят, которые всем тут распоряжаются, похоже, и время остановилось: мраморные колонны, потолки как в церкви, обшивка из панелей дуба! Только у них та же проблема, что и у мисс Винтер - полно денег, но ни грамма представления о настоящем изяществе... И "люстра из дворца", ну как же обойтись без этакого великолепия! Только знаете, месье, по сравнению с "Крийоном" сей образец архитектурной фантазии - просто жалкая лачуга... Впрочем, мне и "Крийон" тоже не нравится. Я противник роскоши. Он говорил по-французски, вполголоса, но портье, выдававий Шаффхаузену ключ, явно слышал и принимал к сведению каждое слово. И покосился на художника с истинно британским высокомерием, давая понять, куда галльские нищеброды могут засунуть свое драгоценное мнение: "Не будь ты гостем нашего постояльца, тебя и на милю бы не подпустили к отелю, оборванец..."
Эмиль Шаффхаузен: Шаффхаузен снисходительно выслушал дерзкие ироничные рассуждения Эрнеста, которыми тот старался замаскировать возникший дискомфорт, но вскоре двери лифта отделили их обоих от холла и любопытных взглядов портье. Лифтер был молчалив и скромен, и пока они поднимались на третий этаж, не проронил ни одного лишнего слова. Проводив художника по коридору к дверям своего номера, доктор пропустил его первым в апартаменты класса люкс и, пока Эрнест осваивался и осматривался, заказал по телефону чай в номер. - Ну как, этот викторианский стиль вы тоже находите довольно безвкусным, месье? - спросил он Вернея, настраиваясь на дальнейший разговор.
Эрнест Верней: - Вы читали Джерома Джерома, доктор? - Эрнест опустился в кресло и устало откинулся на удобную спинку. - Помните там рассуждение Джея относительно повседневных вещей, которые его окружают? Он находит их редкостно пошлыми и безвкусными, но не сомневается, что потомки - ну то есть мы - будем в восторге и от аляповатых тарелок, и от чашек с золотым ободком, и от фарфоровых собачек с розовым носом... И что ж, он не ошибся. Викторианство ныне в безумной моде у приличных людей вроде вас. Но разве розовоносые собачки стали менее пошлыми от того, что состарились на восемьдесят лет?.. Молодой человек закрыл глаза, потер виски, словно его мучила мигрень, и сказал совсем другим тоном: - Вы не обращайте внимания, месье Шаффхаузен, и не обижайтесь, я просто несу ерунду, чтобы, как говорят ди-джеи, "забить эфир". Я не люблю ни викторианского стиля, ни стиля Второй империи, а сейчас, наверное, я не люблю даже арт-нуво и модерн...Мне хочется жить в хижине, сплетенной из ветвей и покрытой шкурами, или в пещере, в сердце тропического леса, или ходить по морю на парусном судне, вдали от цивилизованных берегов... Сидеть у костра с флейтой в руках и читать по звездам письмена Мироздания. Наверное, я просто устал жить среди людей, доктор. Это не мое время и не мои люди...
Эмиль Шаффхаузен: Шаффхаузен сел в кресло напротив Вернея и долгим внимательным взглядом смотрел на него, пока тот говорил. Налицо были все признаки кризисного состояния, проявлявшиеся так, как оно и должно было проявиться у человека с его типом темперамента и чувствительной нервной системой. Привычки богемной жизни, бессонные ночи, стимуляторы и алкоголь - с одной стороны приводили к сумасшедшей работоспособности и давали талантливой натуре художника возможность реализовываться, с другой - вели к чудовищным перегрузкам, физическим, эмоциональным, интеллектуальным. Сейчас, похоже, Эрнест Верней стремительно входил в депрессивную фазу того самого состояния, что с легкой руки Крепелина именовалось маниакально-депрессивным психозом. - Ваша усталость сопровождается еще какими-то непривычными состояниями и ощущениями? Что у вас с аппетитом? Когда мы сидели с вами у Марио, мне не показалось, что вы его утратили. Есть ли неприятные ощущения в груди, спине? - сам того не заметив, он начал задавать диагностические вопросы, повинуясь профессиональной привычке и верности клятве Гиппократа.
Эрнест Верней: Эрнест растерянно поднял глаза на доктора, удивленный столь резким переходом от духовного к материальному. - Считаете, мой дух болен, поскольку тело нездорово...опять? - он вздохнул. - Не вижу смысла разыгрывать институтку и что-то скрывать от вас, раз уж мы сидим здесь, и вы любезно тратите на меня время. Я не чувствую усталости. Совсем не чувствую. Но я очень плохо сплю... какими-то урывками. Зато если уж вырубает, возникает другая проблема - проснуться. По правде говоря, только с Эрин я сплю как младенец. Только...она со мной не каждую ночь. Он мучительно покраснел от столь откровенного признания, хотя ничего особенного не сказал. И все же у Эрнеста возникло ощущение, что он невольно обнажил ту часть души, что не терпела ни чужих взоров, ни прикосновений. - Ничего не могу сказать насчет еды, как-то не обращал внимания. Пью, конечно, гораздо больше, чем следовало бы, за то не вдыхаю ничего вреднее марихуаны. А что до необычных состояний... сны наяву - это необычно? Или помнить свои прошлые жизни? Видеть себя моряком, застигнутым штормом в Атлантике... гладиатором на арене... или индейцем...в трансовой пляске среди деревьев, в сиянии костра... и обстоятельства своей смерти. Сейчас вы окончательно запишете меня в безумцы, месье.
Эмиль Шаффхаузен: "Четвертая ступень маниакальной стадии МДП включает в себя бредовые идеи, галлюцинирование, серьезные нарушения цикла сон-бодрствование, нарушения вкусовых ощущений..." - зазвучал в его голове голос профессора Кречмера, подхватившего идею Крепелина и соединившего ее со своими работами по исследованию связи психических заболеваний с типом телесной конституции. Вот только лептосомное* строение тела Вернея не укладывалось в типично-пикнический МДП... "Так, стоп. Мы не за тем сюда пришли, чтобы я проводил диагностику его состояния, для этого с клиникой еще никто из Вернеев-Сен-Бризов контракта не подписывал." - оборвал себя доктор и попытался переключиться с роли врача на роль собеседника, которому попросту интересен сам человек, а не его диагнозы. Эту технику он почерпнул в Штатах, на роджеровских группах встреч, и счел ее достаточно любопытной для применения и в индивидуальном формате работы с пациентами. - Э... давайте мы с диагнозами повременим. Если же вам непременно захочется снова от чего-нибудь полечиться, это лучше будет сделать в Антибе, а не в отеле Руссель в центре Лондона. - Эмиль счел нужным вернуть и своего собеседника к тому, что они сейчас общаются вне ролей "врач-больной". - Вы говорите, что вас посещают картины прошлых жизней? Любопытно... а как вы понимаете, что это именно ваши жизни, а не просто ваша фантазия, навеянная чтением книг или богатым воображением? ____________________________ * худощавое строение тела в противоположность пикническому (полному)
Эрнест Верней: - Как я понимаю? Интересный вопрос... - Эрнест провел рукой по лбу. - Ну, во-первых, фантазии редко бывают настолько реальны. Понимаю, что этот аргумент для вас неубедителен, поэтому приведу другой пример. Чтобы фантазировать о любом предмете хоть сколько-нибудь убедительно, его следует по крайней мере глубоко и всесторонне изучить. Но в моих видениях я иной раз вижу детали... какие-то мелочи, свойственные времени или месту... о которых никогда не имел понятия в реальности, потому что о них знают только специалисты. Например, римские монеты, которые клали на глаза умершим... Или татуировку, обозначающие шаманские или если угодно, жреческие полномочия вождя... Он помолчал и проговорил совсем тихо: - Знаете... после фантазий мир никогда не затягивается серой пеленой, когда не знаешь, ночь или утро... А после видений - так бывает всегда.
Эмиль Шаффхаузен: - Не могу согласиться с вами относительно фантазии - по крайней мере, в науке о душе, фантазии как раз возникают там, где отсутствует достоверная информация о чем-либо. Сознание не терпит пустоты и начинает заполнять ее вымышленными образами и тем, что подсказывает воображение, способное извлекать информацию из глубокой памяти и компилировать ее с элементами фантазий... Так что, возможно, вы называете видениями то, что я счел бы как раз проявлениями фантазии и работой воображения? - Шаффхаузен решил, что им стоит договориться, на каком языке они оба сейчас беседуют, и устранить недопонимание, возникающее в силу разного применения одних и тех же слов. - И визионер, и фантазер - оба так или иначе погружаются в гипнотический сон, чтобы свободно пребывать во внутренних картинах иной реальности. Но визионер, в отличие от фантазера, часто отдается во власть неких сил, которые им переживаются, как внешние, в то время, как фантазер парит на собственных крыльях мечты или воображения. Может быть, ваша серая пелена - это грань между мирами, которую вам, как визионеру, случается пересекать не по своей воле? - этот разговор стал напоминать доктору сеанс разоблачения магии.
Эрнест Верней: Эрнест пожал плечами: - Все возможно. Только к чему мы об этом?.. А-а... Вы спрашивали о необычных состояниях. Но с моей несуразной жизнью и дурацким характером, наверное, "необычным" следует считать не видения и память о прошлых жизнях, а все то, что для нормальных людей является самым обыкновенным. Вот, к примеру, мое желание наладить совместную жизнь с Эрин, и одновременно готовность принять ее свободный выбор - очень ново, никогда еще подобного не испытывал... Или приглашение отца, что вы любезно взялись передать мне. Я не только слушал, но, представьте себе, до сих пор обдумываю, а не поехать ли во Францию. Это вместо того, чтобы послать вас подальше и пойти напиться вдрызг. Кстати, доктор, раз уж вы видели отца... Скажите правду: он здоров? С ним все в порядке? Вы начали иронизировать, но так и не ответили ничего определенного.
Эмиль Шаффхаузен: - Да, действительно, для вас более необычными выглядят простые человеческие желания... - кивнул Шаффхаузен. отметив, что Эрнест все же настроен поговорить серьезно о том, что его беспокоит. - Что до вашего отца, то за его психическое здоровье я более-менее спокоен, но его душевное состояние оставляет желать лучшего. Вы говорили, что и сами переживали ситуацию шантажа греческих родственников мадемуазель Лидии, так что можете представить, каково теперь ему выдерживать их атаки. Да еще с полным пониманием, что своим поступком он только навредил вам и себе...
Эрнест Верней: - Но чего они хотят от него, ведь он...принял все их условия? Или почти все. Только вот о последствиях моему папаше следовало бы думать раньше, намного раньше. Эрнест положил руку на шею, как будто ему внезапно стало душно, и посмотрел на Шаффхаузена почти с упреком: - Между прочим, доктор, вы приглашали меня пить чай. А пока только лезете в душу холодными пальцами... Без чая я на ментальное изнасилование не согласен. Так что, пожалуйста, дарджилинг, земляничное варенье и круассаны, если только местный повар знает, что такое настоящий круассан.
Эмиль Шаффхаузен: Шаффхаузен пожал плечами: - Вы спросили меня, как здоровье вашего отца, я вам высказал свое впечатление об этом. И удивлен, что вы так всерьез озаботились этим. Ваша решимость навестить его во Франции ставит под угрозу мой выигрыш, так что забудьте эту затею, и чем скорее, тем лучше. В ответ на просьбу о чае и круассанах, доктор довольно улыбнулся: - А вы думаете, почему я выбираю для своего пребывания в Лондоне именно этот отель? Здесь отлично готовят континентальные блюда, в том числе и круассаны. Хотя, конечно, они не сравнятся с круассанами донны Джамми, но я полагаю, что вы найдете их достаточно французскими. - с этими словами, он снова позвонил и уточнил свой заказ, присовокупив к чаю земляничный джем, масло и свежую выпечку. Покончив с этим, он вернул все свое внимание собеседнику, рука которого все еще лежала в области горла и верха грудины. - Вам нехорошо? Такое впечатление, что вас что-то душит... или кто-то.
Эрнест Верней: - Нехорошо? Может ли быть хорошо, когда вам разбередили все старые раны?.. Вы настоящий Тифон, доктор! А то слишком уж все прекрасно складывалось в последнее время - я даже удивлялся. Знаете поговорку 0 когда все долгое время хорошо - это плохо... Эрнест опустил руку и попытался сделать глубокий вдох, но выглядело это неубедительно. - Я много лет так живу - с петлей на шее. Стоит только затронуть определенные темы... Или вспомнить некоторые вещи. И тогда что-то здесь сжимает вот так и давит, давит вот этак... Настоящая гаротта, если вы слышали об этом милом изобретении испанцев. Франкисты до сих пор используют... * ________________________________________________________________ *последняя казнь на гаротте состоялась в начале 70-х, за год до смерти Франко
Эмиль Шаффхаузен: - Раз вы заговорили о пытках, то есть и некий внутренний палач, который вас мучает, а стало быть, есть чему болеть и кровоточить, месье Верней. А это говорит мне, как врачу, что я плохо заштопал вашу душу. Что ж, готов исправить то, что упустил, причем, бесплатно - в обмен на то, что вы мне дадите выиграть пари с вашим отцом. - Шаффхаузен добавил немного цинизма в голос, продолжая внимательно отмечать телесные симптомы Эрнеста. Горло и грудь были средоточием эмоциональных зажимов, если верить Райху*... В этот момент в дверь деликатно постучали и в ответ на приглашающее "Войдите", горничная внесла поднос с чаем и выпечкой. Поставив его на стол, двушка тихо поинтересовалась, желают ли господа еще чего-нибудь, и, получив отрицательный ответ, так же тихо удалилась. - Угощайтесь, месье. Может быть, хотите сливок в чай, как принято у англичан? __________________________ * Вильгельм Райх, австрийский и американский психоаналитик, один из первых теоретиков и основатель телесноориентированной психотерапии.
Эрнест Верней: - Нет, благодарю... - Эрнест придвинулся ближе к столу и взял чашку. Вкус чая сейчас интересовал его меньше всего на свете. Он думал только о словах Шаффхаузена и спрашивал себя, серьезно ли говорит доктор или своеобразно шутит, по своему обыкновению. - А вы случайно не привезли мне письма от отца, месье? Неужели он передал свое приглашение только на словах и не черкнул ни строчки, зная, что вы меня увидите? Он ведь обожает писать... Зато терпеть не может звонить по телефону. И, кстати говоря, я такой же. Молодой человек не мог видеть себя стороны и не замечал, что его лицо при этом полупризнании стало совсем детским...
Эмиль Шаффхаузен: - Ах, да-да, граф попросил меня вручить вам один конверт... Признаться, я как-то позабыл о нем... - Шаффхаузен придал своему лицу несколько огорченно-озабоченное выражение и поднявшись с кресла, некоторое время разыскивал в портфеле конверт, который ему действительно вручил граф де Сен-Бриз. Что в нем было, он не уточнял, может быть, прочувствованное письмо с извинениями, а может быть и чек на кругленькую сумму... Впрочем, сочетание одного с другим так же выглядело бы уместным для отца, желавшего во что бы то ни стало вернуть доверие собственного сына. - Вот, держите. - он протянул плотный конверт, надписанный изящным почерком, Эрнесту. И увидел, как тот всем телом подался вперед, словно любопытный ребенок потянулся к желанной игрушке...
Эрнест Верней: - Вы все время знали о нем и ничего мне не сказали... - Эрнест протянул было руку за письмом, но внезапно отдернул ее, словно обжегшись. Вскрыть конверт и прочесть послание было не просто попыткой повторно войти в ту же реку, и признать себя, несмотря ни на что, сыном человека, который обошелся с ним как с последним ничтожеством, заставил страдать от двойно ревности и двойного унижения... Эрнест хотел бы презирать и ненавидеть графа де Сен-Бриза, и только насвистывать "ca ira"* при его приближении - ничего другого этот много возомнивший о себе недобитый аристократ не заслуживал - но эта задача оказалась непосильной для его раненой души. И рана любви была гораздо глубже, чем поверхностные ожоги ненависти и злобы. - А что бы вы мне посоветовали, месье Шаффхаузен? Не как врач - как человек... или друг, может быть, хотя едва ли такой человек, как вы, станет считать себя другом такого, как я. _____________________________________________________________________ * знаменитая революционная песня с рефреном "аристократов на фонари!".
Эмиль Шаффхаузен: Шаффхаузен подержал конверт в руках, потом положил его на стол и пальцами придвинул к Эрнесту. - Если вы спрашиваете моего совета, то я бы на вашем месте открыл письмо и узнал, о чем вам пишет отец. Что потом делать с этим знанием, я бы решил по итогам чтения. Но не прочитав, я не сумел бы принять решение, потому что нуждался бы в какой-то еще информации. В этом письме то, что вам поможет решить, как дальше поступать, какой из путей выбрать - окончательно рвать все связи или же проявить достаточное терпение и лояльность к человеку, которому вы, некоторым образом, обязаны своим появлением на свет.
Эрнест Верней: - Вы правы, - на сей раз, отбросив колебания, Эрнест взял конверт, надорвал его дрожащими пальцами, и вытащил несколько сложенных листов, сплошь исписанных хорошо знакомым ему почерком. - Подождите... подождите, пока я прочту, доктор. Полагаю, наш разговор еще не закончен - может быть, только начат.
Эрнест Верней: эпизод завершен.
полная версия страницы