Форум » Недавнее прошлое » Весна 1964 года, Лондон. » Ответить
Весна 1964 года, Лондон.
E.Welthorpe: Участники: Фил Райли, Джон Салленвуд, Эрнест Верней, игротехи. Внимание! Данный тред содержит откровенные сцены сексуального характера. Если вам еще не исполнилось 18 лет, а также если вы считаете чтение подобных отыгрышей для себя неприемлимым - "пожалуйста, покиньте этот зал". Спасибо.
Джон Салленвуд: Вместо того, чтобы пойти на поводу у своего первого импульса - двинуть французу как следует по уху за фамильярность, - Салленвуд улыбается так широко, как только умеет. - Знакомься, Райли: это месье Орфей собственной персоной из-з-ада. Славен тем, что однажды ночью все кишки мне вымотал, уверяя, что ему никогда не исполнится двадцать три.
Эрнест Верней: - ...И при этом имел наглость дожить до двадцати четырех, - рассмеялся Эрнест и перехватил стакан с джином, заботливо налитый ему барменом: видимо, добрый малый справедливо решил, что негоже в его заведении оставаться трезвым дольше пяти минут. - Да, Джон, как видишь, я "жив и бью хвостом"... Благодаря тебе и одному чудному доктору Асклепию. И по такому случаю я даже привез тебе подарок. Он повернулся к рыжеволосому парню и протянул ему руку: - Стало быть, Райли... А я Орфей... то есть тьфу! Верней. Эрнест Верней. Но все, что сказал про менч Джон, чистая правда.
Фил Райли: - Не сомневаюсь. - ухмыляется Фил, пожимая руку. Старый знакомый - это лучше, чем мальчик-красавчик в поисках приключений на свою... скажем, голову, но это для него, для Райли. Салленвуд парня видеть совсем не рад. Еще менее рад подчеркнутой доброжелательности, а уж приятельское к нему обращение в присутствии младшего по званию и вовсе было лишним. А Рыжему совсем не хочется терять контакт с сержантом, становясь свидетелем непочтительности, так и виновником в его глазах стать недолго. - Филипп Райли, полицейский фотограф. - он произносит это впервые, словно примеряет на себя новое звание.- А вы месье... чем живете, кроме того, что мотаете кишки офицеру полиции - вертится у Рыжего на языке, пока он снова оценивает богемный вид молодого человека - Поэт, писатель? Художник..? - он кивает на холщовую сумку.
Эрнест Верней: - Ни то, ни другое, ни третье, месье Райли. - Эрнест снимает с плеча ремень. - Я скромный ремесленник. Подмастерье. Но иногда моя мазня удостаивается доброго слова и мне за нее перепадает пара монет. Верней переводит взгляд с фотографа на мрачного и нетрезвого Джона, и снова не может удержать улыбки. Он чертовски рад видеть этого мужика, несмотря на вызывающе нелюбезный прием. Дескать, ну и чего ты опять приперся, м...вый страдалец? Какого х...а тебе от меня надо? "Как удачно, что я и не рассчитывал на другое. Кинься он мне на шею - вот это был бы номер...А Рыжий, стало быть, коллега. Расслабляются вместе после работы, потому и адреса мне в управлении давать не хотели, все понятно". - Не волнуйся, Джон, на этот раз я докучать тебе не стану. Просто хотел сказать тебе спасибо. Ты знаешь за что... Ну и надеялся, что захочешь выпить со мной по такому случаю. Но если мимо - то извини, что потревожил. Эрнест вынимает из мешка какой-токруглый предмет, бережно завернутый в ткань, и кладет на стойку. - Я привез это тебе.
Фил Райли: Фил кивает с насмешливой ухмылкой: парень набивает себе цену. Как художник, ясное дело. Но Рыжему интересно, как среагирует Салленвуд, а потому он помалкивает.
Джон Салленвуд: - У меня память хорошая, в этом ты прав, - Салленвуд вновь затягивается сигаретой - глубоко, до самого нутра. - А вот у тебя она ни к черту, приятель, если ты забыл, что я позволил тебе называть меня на "ты" лишь потому, что в тот раз ты был пьян и болен и учить тебя хорошим манерам вышло бы себе дороже. Сейчас ты, как я погляжу, не болен и даже еще не пьян, а я тебя предупреждал... Или этого ты тоже не помнишь? Он говорит, роняя на стойку пепел. Мартина Троя - великого преподносителя пепельниц - рядом нет, Майкл повернулся спиной, потому что занят, Мона не явилась, потому что для нее еще слишком рано, и он чувствует себя одиноким и обиженным со всех сторон. Хорошо еще, что рыжий Райли ведет себя прилично - соблюдает субординацию. Незваный пришелец, однако же, улыбается так искренне, что сложно не улыбнуться в ответ хотя бы немного. В конце концов, в прошлый раз был пьян и болен один из них, в этот раз - другой. Так почему бы и не на "ты". - Ладно, - навалившись локтями на стойку, Салленвуд с любопытством глядит на загадочное круглое нечто. - Что это за хрень?
Эрнест Верней: Эрнест поднимает указательный палец, и, сдвинув брови, упрямо качает головой: - Вот только не надо напраслины, Джон... Ты сказал - "не при посторонних". А месье Филипп (он поклонился Рыжему без тени насмешки), насколько я могу судить, не посторонний. И вообще, сержант, на вас не угодишь. То вам то не так, то это не эдак. Но выражение притворной обиды недолго остается на его лице. Он снова улыбается, особенно когда Джон сменяет гнев на милость и наклоняется вперед со сдержанным интересом. Эрнест осторожно разворачивает "хрень" - снимает несколько слоев шерстяной ткани, потом папиросную бумагу, и пододвигает к Джону небольшое круглое блюдо из шамотной глины, со сложным греческим орнаментом по краю и расписанную красками по центру. Но это не совсем роспись... Если бы Эрнеста спросили, художник бы сказал с полной уверенностью: "Он просто здесь живет, я только показал его миру". Кербер. Трехголовый пес, страж мира мертвых, не впускающий кого не надо и не выпускающих тех, кому нельзя... Но только у каждой из трех физиономий (назвать их мордами было бы несправедливо) грозного пса собственное выражение: одна задумчивая и мрачная, как полицейский после трудного дня, другая - медитативно-расслабленная, с улыбкой, не лишенной добродушия, а третья грозно хмурится и чуть скалит зубы.. У Кербера черная шерсть с вороным отливом, блестящие глаза, а на лапе красуется серебряный браслет с девизом, написанным по-латыни: "Верный и сильный".
Фил Райли: Райли вытянул шею, заглядывая в разворачиваемый сверток, и присвистнул. Страж Аида. Нихрена себе подарочек....
Джон Салленвуд: - Ух ты... Он недоверчиво косится на блюдо. Протянув руку, дотрагивается до краев, проводит пальцами по орнаменту, по браслету на лапе чудовища. - Большая шишка, а?* Улыбнувшись, прикасается к собачьему оскалу. - Славный пес... Заметив, что Салленвуд намерен вступить в близкий контакт с посудиной явно не из его бара, Майкл тревожится. - Это ваше? - спрашивает он Вернея. - Это хрупкое? Это бьется? ----------------- * Джон имеет в виду Большое яблоко - прозвище города Нью-Йорк. Fidelis ad Mortem - "верный до смерти" - девиз полицейского департамента Нью-Йорка. (Fidelis et fortis - "верный и смелый" - надпись на браслете, насколько я понимаю. :))
Эрнест Верней: - Хрупкое и бьется, - кивает Эрнест. - Но оно теперь в его полной собственности. Так что это Джону решать, останется ли Кербер долгожителем, или проживет коротко, но ярко... Молодой человек говорит шутливым тоном, однако взволнован гораздр сильнее, чем хочет показать. Подарок Джону понравился - на этот счет Эрнест не может ошибаться, и от того, что он угадал с темой, ему и радостно и больно одновременно. Чтобы скрыть смущение, художник поднимает стакан: - Ну так что, обмоем нашу неслучайную встречу?
Джон Салленвуд: Салленвуд поводит плечом - мол, куда же я теперь денусь, ты не оставил мне выбора. Кивает Майклу, чтобы плеснул еще. Поворачивается к Райли: - Ты как?.. Тот сидит задумчивый. Видно, хватил уже лишку - то ли алкоголя, то ли впечатлений...
Фил Райли: - Участвую. - мрачно откликнулся Фил. Подвинул к бармену опустевший стакан, оперся щекой на кулак, смерил взглядом художника, еще внимательней посмотрел на Салленвуда. Эге. Эти двое знали, о чем им помолчать на пару. Но джин внутри него делал свое черное дело. - Я вот о чем думаю, месье Верней... Каждый, кто долго решается подвести черту, чтоб ни говорил, а все-такихочет красивой смерти. Может, стихи даже пишет об этом, вон у Майка под стойкой целая книжка таких. Уснуть в кровавой ванне, как римский, мать его, патриций, шагнуть с крыши и взлететь... А в итоге все равно плаваешь с синей рожей в вонючей воде или оставляешь лужу мозгов на асфальте. И какой-то Фил ходит вокруг, щелкая тебя на камеру - в одном ботинке и с расстегнутыми штанами. Так может напрасно, сэр, запрещают печатать в газетах такие снимки, а? Может стоит показать, что какая б ни была трагичная предсмертная записка, выглядеть они будут вот так? И это все увидят.
Эрнест Верней: Эрнест посерьезнел и покачал головой: - Не могу согласиться с вами, месье...Все зависит от того, заигрывает ли человек с потусторонним миром или в самом деле жаждет смерти. Если первое - то да, скорее всего, он просто грезит о том, как будет лежать в гробу молодой и красивый, и одновременно взирать с облачка на рыдающего любовника, который наконец-то понял, кого лишился. И в таком случае, конечно, хочется вглядить хризантемой, а не гнилой кочерыжкой. Но заигрывание с потусторонними силами заканчивается плохо... порой ты получаешь значительно больше, чем хочешь. Он чокнулся с мужчинами, залпом осушил стакан и заново подставил его Майклу (тот с явным интересом прислушивался к метафизическому спору). - Видите ли, Филипп, когда вы начинаете всерьез интересоваться смертью, она тоже начинает вами интересоваться. И... если вы не оказваете ей должного почтения, ведет себя, как обманутая женщина. Вот тогда и получается вся эта хреномуть, о которой вы говорите: синяя физиономия и мозги на асфальте. Отсюда убежденность врачей "Скорой помощи", вашей полицейской братии, и паталогоанатомов, что красиво умереть нельзя. А между тем, это всего лишь расплата за дерзость, кара Ее высочества за профанацию процесса. Когда вы впервые собираетесь на любовное свидание к той. о ком долго мечтали, разве вы не готовитесь тщательно к этому моменту?.. Отчего же со смертью должно быть иначе? Эрнест, против воли погружаясь в сумрачные картины и видения преисподней, вздохнул и сделал еще один глоток джина. Постепенно он начинал хмелеть, но голова оставалась достаточно ясной, и речь текла даже более гладко и плавно, чем в полностью трезвом состоянии. - Умереть красиво - на самом деле означает умереть легко... В этом все дело. И в этом же главная сложность. Да, кстати, месье, почему бы нам тоже не перейти "на ты"? Раз уж мы сходу начали с такой интимной темы...
Фил Райли: - Кстати, об этом... - Рыжий даже как-то подобрался, когда заметил в дымных водоворотах женский силуэт. Но не он один. Взгляд темных глаз, печальный и строгий, совсем не вяжется с ее фривольным нарядом, и от этого Филу становится не по себе. Он смущен своими мыслями, своим стаканом в руке, тирадой, которую выдал Эрнесту - все это шелуха, по сравнению с тем, что знает эта женщина. Вот так она смотрит. Смотрит мимо него, и под этим взглядом Салленвуд отвернулся от стойки, и его губы с каплей спиртного на них шевельнулись в беззвучном... Фил скорей догадался, чем понял - Мона. И сполз боком с барного стула, не выпуская стакан и опираясь на плечо художника, потащил его за собой, за низкий столик в нише. - А ну пойдем, поговорим. Очень уж мне любопытно стало про ее высочество... Он тяжело оперся на столешницу - кивнул, приглашая сесть напротив. - Отчего должно быть иначе... Да потому, Эрнест, - Фил последовал совету француза и стал обращаться по имени, - что смерть это тебе не молодая леди, не старуха и даже не мужик с косой... и все равно, как ты выглядишь, что ты думаешь, она приходит и берет свое. На свидании с девочкой, ты надеешься на продолжение. Будет оно, это продолжение или нет, но ты остаешься здесь, на этом свете. А кто по-настоящему сам решает проститься с миром - не обставляет свою кончину как спектакль, не нуждается в декорациях или зрителях, даже таких, вроде нас, ментов. Фил наклоняется к художнику и почти шепчет, дыша джином: - Они уже там, до того, как выходят из окна. Все, что казалось важным, значимым - это нам, которые остались копошиться в этом мире. И прежде всего - вот этот хренов пафос..! - Райли залпом допивает остатки джина и, приподнявшись, оглядывается, как будто только сейчас осознал, что уже далеко от стойки, и выпивка сама к нему не придет. И ухмыляется, сам себе представив, как это выглядит со стороны. - А знаешь, Эрни, что самое забавное? Что сейчас я тебе все это рассказываю, а где-то через полгода сам ударюсь в пафос... И буду фотографировать красивую девочку с часами и косой в руках..! - он покачнулся - Если по пьяному делу не расх*ярю фотокамеру. - добавил Райли, снова обрушиваясь на стул.
Эрнест Верней: Эрнест не сопротивлялся учиненному насилию, хотя ему и не хотелось уходить от Джона. Но во-первых, в бар вошла высокая красивая женщина, и сержант при виде нее сделал стойку, как охотничий пес; во-вторых, уж больно интересный разговор завязался у него с полицейским фотографом... Когда молодой человек рухнул на стул, едва не промахнувшись мимо сиденья, Эрнест бережно поддержал его за локоть - Рыжий, до сего момента выглядевший довольно трезвым, внезапно "поплыл". Французу было это знакомо: сидишь себе, пьешь, и все бы ничего, и сам черт тебе не брат, но вдруг какая-то внезапная мысль или случайно оброненное слово шарахнет по мозгам - и крышку с черепа срывает напрочь... Призраки, почуяв свободу, начинают разлетаться во все стороны. - Да при чем тут пафос, Филипп... Показуха, демонстративность - это в самом деле полная х...та, по серьезке хочешь только одного: чтоб остановили, чтоб спасли, чтоб заметили. Услышали твой крик боли, твой утробный вопль и что-то сделали ... Только, как я уже сказал, частенько демонстративная попытка оказывается удачной - и отвратительной. Ее высочество терпеть не может наглецов, которые ломятся без стука, без почтения и не одетые должным образом. Он достал из кармана плоскую фляжку с черной гравировкой: - Хочешь? Не джин, коньяк. Французский. Но поверх джина ложится просто отлично. Так вот...Почему, думаешь, приговоренные к смерти Нероном возлежали за столом увенчанные цветами, и вдыхали смерть вместе с запахом роз и вкусом вина? Потому что римляне были в теме. Да... Они знали, что страшна не Смерть. Страшен переход к ней. И они умели делать его легким и приятным... по крайней мере, поначалу. Ибо все равно п...ц как страшно. Но если войти в процесс правильно, то выйдешь, где захочешь - а не куда пошлют.
полная версия страницы