Форум » Недавнее прошлое » Весна 1964 года, Лондон. » Ответить
Весна 1964 года, Лондон.
E.Welthorpe: Участники: Фил Райли, Джон Салленвуд, Эрнест Верней, игротехи. Внимание! Данный тред содержит откровенные сцены сексуального характера. Если вам еще не исполнилось 18 лет, а также если вы считаете чтение подобных отыгрышей для себя неприемлимым - "пожалуйста, покиньте этот зал". Спасибо.
Фил Райли: Весна... Хорошо-то как. Фил Райли высунулся в открытое окно с наслаждением вдыхая запах мокрой земли на задворках управления. Солнце в лужах блестит, кошка умывается, нахальный воробей скачет на ветке, поглядывает на Фила глазом-бусинкой. Хорошо. Дышать. Вдох-выдох, легкие понемногу очищаются от едкой формалиновой вони. Ничего, он привыкнет. Ребята сказали, просто не повезло с первого же раза наткнуться на идиота. спрыгнувшего с крыши. Фил еще крепкий парень, если не сблевал при виде размозженной черепушки, похожей на сдутый с одного бока футбольный мяч. Тьфу.. Он сплевывает воспоминание через подоконник, вязкая слюна горчит и никак не хочет отрываться от губ. Фил утирается рукавом и слышит за спиной шаги. Надо закрыть окно.
Джон Салленвуд: Если кто здесь и любит сюсюкаться с новичками, так это инспектор Трой, а у сержанта разговор короткий: не понял с первого раза - второго шанса не жди. Это Трой внимательный и заботливый, умеет поддержать и подбодрить - Салленвуд только делает замечания или же вовсе молчит, но и это еще не значит, что он доволен. Сегодня он молчал. Отчасти из-за того что чувствовал себя неважно - отходил от недавней простуды и был не в голосе. Отчасти потому, что, наблюдая за работой нового фотографа, не нашел к чему придраться. Тот подступил к объекту решительно и отважно, с выражением но_пасаран на лице, с отчаянным блеском в глазах, с упрямо сжатыми губами, с твердым намерением не блевать, не канючить, не отворачиваться. Он просто взял свой аппарат и занялся делом. Разве что побледнел слегка, взглянув на запекшуюся на мостовой лужицу («Погибший был мозговит, так и запишем»), но это сержанту могло лишь показаться - рыжие в большинстве своем от природы бледнокожи. Бывает, конечно, и так, что смотришь - и не видишь, не чувствуешь, не придаешь значения, а потом - в тот же день или на следующий, или вечером, или ночью, что хуже всего - вдруг догонит, оглоушит, ошарашит, собьет с ног, проберет до костей, вывернет наизнанку, заставит кусать кулаки и скулить от ужаса... Салленвуд все это знает, он все это проходил, поэтому он презирает тех, кого тошнит с непривычки, и сочувствует тем, кого не тошнит, и не задумывается о том, что вторые и впрямь могут быть толстокожи, - он просто в это не верит. В конце дня он спускается с лестницы, застегивая плащ на ходу. На улице довольно тепло, но он мерзнет, как зимой. Единственное, что его сейчас греет, это мысль о том, что его жена отправилась навестить сестру и он сможет провести этот вечер так, как ему заблагорассудится. Вопреки обыкновению ему хочется одного: поскорее добраться до дома, залечь в кровать и не двигаться. Видит Бог, он бы так и сделал, если б не Филипп Райли, торчащий в окне. - Эй! Смотри сам не вывались. Даже если и вывалится - что за беда, первый этаж, подумаешь, но в контексте сегодняшних отчетов это звучит как злая насмешка. И Салленвуд это знает.
Фил Райли: - Не на того напали. - Райли закрывает окно и уже скалит зубы, оборачиваясь к сержанту. - Как говорится, если к другому уходит невеста - то неизвестно, кому повезло. - на этом напускной цинизм с него слезает, как веснушки к зиме, рыжий фотограф хмурится, почти как сам Салленвуд. - В честь моего первого рабочего дня не поделитесь сигаретой...сэр?
Джон Салленвуд: Сержант понимающе кивает. - Идем на улицу, там закуришь. Остановившись на крыльце, закрыв за собой тяжелую дверь, он вытряхивает две сигареты из пачки, одну протягивает парню, другую сам берет в зубы. Чиркает зажигалкой. - Ты куда сейчас?
Фил Райли: - Шпасибо. - благодарит Фил, не выпуская сигарету изо рта. Начало карьеры "стрелка" положено. У Райли почти никогда не бывает своего курева, зато он таскает с собой зажигалку и рад щелкнуть огоньку для какой-нибудь тонкой дамской сигареты, зажатой в длинном мундштуке или наманикюренных пальчиках. Но сейчас ему не хочется женского общества. Парень смотрит на мрачное лицо сержанта и понимает, что сейчас ему больше всего хочется угрюмо надраться в каком-нибудь безвестном баре, где никому ни до кого нет дела, а потому шанс огрести бутылкой по башке или выхватить перо в бок тоже невелики. Сегодня это было бы вдвойне глупо. - Куда ноги понесут. - отвечает он на вопрос Салленвуда - А понесут, скорей всего, к выпивке. Райли был честным парнем.
Джон Салленвуд: Он никогда не понимал тех зрелых и пожилых, что умиляются соплякам: «Ах, сынок, в твои годы я был точно такой же». Как будто это какой-то особенный комплимент, а не банальное доказательство того, что все люди по сути своей одинаковы. Времена меняются, люди - нет. Что в этом хорошего? Что хорошего в том, чтобы, посмотрев на мальчишку-фотографа, запечатлевшего сегодня на пленку свой первый труп, увидеть вместо него мальчишку совсем другого - того, что надел полицейскую форму лет пятнадцать назад? Спросите Джона Салленвуда, какой предмет ему не по душе больше всех прочих, и он вам ответит: зеркало. - Я тебя подброшу, - он кивает в сторону служебной стоянки. - Мне по пути.
Фил Райли: Вход в бар ныряет под стену жилого дома, и потому "Сизый змей" ненавидим половиной обитателей здешних квартир. Другая половина не прочь заскочить пропустить рюмочку. Но чужие в "...Змей" захаживают редко, еще реже - задерживаются, а у "местных" вся жизнь, подчас, вертится вокруг этого бара. Завсегдатаи известны друг другу не только в лицо и по именам, но вплоть до подробностей скрытой биографии. Нередко биографии пишутся прямо здесь. Бармен может рассказать пару дюжин историй когда прямо за стойкой начинались роковые романы, пылали несколько недель и завершались тут же, на этом же месте, за этим же напитком. Под стойкой он держит уже третий по счету потрепанный блокнот в коричневом переплете, в котором посетители могут писать свои мысли, отзывы, стихи о наболевшем или впечатления, оставленные алкогольным дурманом. В большинстве своем стихи - жуткая дрянь, но иногда попадаются почти шедевры. Может быть, Майкл их когда-нибудь издаст. Здесь есть и настоящий поэт, огромный и громогласный Арт, обвешанный амулетами, среди которых поблескивает маленькое зеркальце, его никому не позволено трогать. Арт приходит ненадолго, пьет много и чаще бесплатно, читает отличные стихи, сочиненные тут же, и уходит, очаровав очередную девчонку, явившуюся приобщаться к богемной жизни. Они появляются вместе еще раза три, потом Арт возвращается один и повторяет все сначала. Когда Фил открывает дверь, то сквозь табачный дым, слоями плавающий в воздухе, чувствует на себе дюжину пристальных взглядов. В них нет неприязни, скорей, разочарование. Но тут появляется сержант Салленвуд, его узнают и кто-то даже понимающе кивает. Новенького привели, нашего полку прибыло.
Эрнест Верней: - Остановите здесь, пожалуйста. Эрнест сверяется с адресом, кое-как накарябанном на сигаретной пачке. Дежурный в полицейском участке долго не желал сообщать, где можно в этот час найти сержанта Салленвуда, но после получасовых препирательств все же выдал "тайну пирамиды Хеопса". Правда, рассмотреть начертанные им иероглифы можно было только в лупу... Такси тормозит около невзрачного на вид погребка с аляповатой вывеской. - "Сизый Змей"... Какое выразительное название, - усмехается художник. - Довелось мне как-то побывать в "Сивом мерине"*, но "Змей" его переплюнул. - Десять шиллингов, - равнодушно отвечает шофер такси. Эрнест протягивает мелочь, выходит и снова смотрит на вывеску. - Похоже, меня не обманули - очень даже подходящее местечко для Джона... Художник поправляет на плече ремень сумки, через плотную ткань дотрагивается до подарка, привезенного "Эртебизу". "Интересно, узнает ли он меня?.. Хотя едва ли его память на лица испортилась за два года". ______________________________________________________________ * при чем по реалу:)
Джон Салленвуд: - Не бойся смотреть. Никогда не бойся смотреть прямо. Это главное, что ты должен усвоить. Майкл с беспокойством наблюдает за тем, как Салленвуд вертит в руках пустой стакан. Прошло то время, когда бармен прощал своим завсегдатаям разбитую рюмку-другую - сущие мелочи, как казалось ему поначалу. Когда же твой посетитель приобретает манеру ронять посуду на пол регулярно, хочешь не хочешь, а будешь записывать ему на счет. Майклу это не нравится. Он не любит чувствовать себя скрягой. - И знаешь почему? - Сержант бросает взгляд на рыжего парня, сидящего по правую руку от него, - и как будто промахивается. - Потому что "нет ничего страшнее, чем закрытая дверь". Понимаешь, о чем я? Наконец Майкл может вздохнуть с облегчением - стакан опускается на стойку, целый и невредимый. Освободившейся рукой Салленвуд потирает лоб, затем поднимает голову, словно только что проснулся. - А где Мона? Бармен закатывает глаза, но отвечает весьма терпеливо, как учитель, которому приходится объяснять сложную математическую задачу не самому блестящему ученику в классе: - Ты спрашиваешь об этом уже в третий раз за последние полчаса, Джонни, и я тебе в третий раз говорю: она еще не приходила.
Фил Райли: Нет, Фил не понимает, о чем он говорит. Зато хорошо понимает ощущение, когда собеседник вроде бы говорит с тобой, а на самом деле обращается внутрь себя. Есть такие, кто все время говорит только с собственной болью. Может, и сегодняшний парень был как раз из этих. Наверняка. Когда говоришь только внутрь себя - мало шансов, что кто-то извне захочет тебя услышать. И рыжий глушит джин, чтобы не думать об этом, не смотреть в мутнеющие от алкоголя глаза сержанта и не представлять в который раз веер кровавых брызг. Мона слышит..? Или хотя бы даст иллюзию того, что сейчас для нее важен ты, а не то, с чем она сама разговаривает долгими вечерами. Но ее здесь нет. И ты пьешь со мной, сержант... Не задерживай. Через какое-то время он уже чувствует себя частью этого подземного мирка, как и все здесь - избранным в отверженные. Кивает Салленвуду с умным видом, курит в очередь. Вместе с остальными оборачивается, чтобы посмотреть на входящего и отметить "не наш". Длинноволосый парень рыщет взглядом по прокуренному залу.
Джон Салленвуд: - Нельзя останавливаться перед закрытой дверью, вот это я к чему... Если что-то тебя пугает - открывай и смотри. Что бы там ни было. Лучше знать, с чем имеешь дело, чем догадываться... Ну? Понимаешь теперь? Парень прилежно кивает, подтягивая к себе пепельницу. Салленвуд с сомнением щурится на него, затем оглядывается в поисках своего стакана. Майкл возвращает стакан на место, делая вид, что вовсе и не намерен был его убирать, а так просто, чуток передвинул от локтя подальше. - Кто это сказал - про дверь?* А, Майки? Тот флегматично разводит руками и смотрит на входную дверь поверх его плеча. - Что ты вообще знаешь, - досадует Салленвуд и раздражается еще больше, стараясь добыть зажигалку из кармана, в который ее не клал. - Да куда ж вы все... ----------------- *Альфред Хичкок
Эрнест Верней: Курят здесь так много и такую дрянь, что от первого же вдоха начинает зверски драть горло. Эрнест сразу узнает Салленвуда - как только глаза немного привыкают к полумраку и начинают видеть сквозь синеватый табачный дым. Вон он, Джонни, ангел Эртебиз, угрюмый и окруженный сиянием, восседает у стойки по соседству с каким-то рыжим вихрастым Гаврошем. "Подопечный? Или сын? Парнишка молодой совсем... " - неожиданно в груди ощущается болезненный укол ревности. Он почему-то надеялся застать Джона одного, ну в крайнем случае - в обнимку с девицей, но не в компании другого мужика: это означало, что лимит душевности и разговоров "за жизнь" мог быть уже исчерпан на сегодня. Несколько мгновений Эрнест борется с собой, ему вдруг кажется ужасно нелепым собственное присутствие в этом клубе, куда его, в сущности, никто не приглашал... Но уйти будет еще глупее. Он пересекает небольшой зал, приближается к стойке и молча опускается на свободный стул - справа от Джона. - Привет всем.
Джон Салленвуд: Наконец зажигалка нашлась - не в самый удачный момент, как выясняется. Салленвуд затягивается, поворачивается на голос - и кашляет, поперхнувшись дымом при виде новоприбывшего. - Т-вою мать!..
Фил Райли: Парень выглядел пижонски. Даже не из-за длинного хайра. Его стандартный вроде бы прикид штаны-куртка-свитер выглядел новым и, как бы сказать.. очень тщательно подобранным. Многие здешние, которых фотограф успел разглядеть, тоже одевались с претензией на хороший вкус, но... залоснившиеся локти, провисшие на коленях брючины, аранские свитеры в катышках, растянутые шарфы длиной с корабельный канат - словно не только шмотки, а и они сами только что вылезли из корзины секонд-хенда. А этот как будто на свидание собрался. - Привет всем. Пижон занимает стул очень близко от него, и Рыжему немедленно приходит на ум крайне нелестное предположение. Э, нет, он, Фил Райли, не из таковских, и сейчас этому красавчику быстро разъяснит...
Эрнест Верней: - Я знал, что ты меня вспомнишь, - усмехается Эрнест, пока Джон откашливается. - Мастерство не пропьешь, офицер. "Сейчас он спросит, какого х...ра я сюда приперся, и будет прав. Остается радоваться, что на сей раз у меня есть внятный ответ." - Представишь меня своему другу? А потом предлагаю выпить джина за встречу.
Джон Салленвуд: Вместо того, чтобы пойти на поводу у своего первого импульса - двинуть французу как следует по уху за фамильярность, - Салленвуд улыбается так широко, как только умеет. - Знакомься, Райли: это месье Орфей собственной персоной из-з-ада. Славен тем, что однажды ночью все кишки мне вымотал, уверяя, что ему никогда не исполнится двадцать три.
Эрнест Верней: - ...И при этом имел наглость дожить до двадцати четырех, - рассмеялся Эрнест и перехватил стакан с джином, заботливо налитый ему барменом: видимо, добрый малый справедливо решил, что негоже в его заведении оставаться трезвым дольше пяти минут. - Да, Джон, как видишь, я "жив и бью хвостом"... Благодаря тебе и одному чудному доктору Асклепию. И по такому случаю я даже привез тебе подарок. Он повернулся к рыжеволосому парню и протянул ему руку: - Стало быть, Райли... А я Орфей... то есть тьфу! Верней. Эрнест Верней. Но все, что сказал про менч Джон, чистая правда.
Фил Райли: - Не сомневаюсь. - ухмыляется Фил, пожимая руку. Старый знакомый - это лучше, чем мальчик-красавчик в поисках приключений на свою... скажем, голову, но это для него, для Райли. Салленвуд парня видеть совсем не рад. Еще менее рад подчеркнутой доброжелательности, а уж приятельское к нему обращение в присутствии младшего по званию и вовсе было лишним. А Рыжему совсем не хочется терять контакт с сержантом, становясь свидетелем непочтительности, так и виновником в его глазах стать недолго. - Филипп Райли, полицейский фотограф. - он произносит это впервые, словно примеряет на себя новое звание.- А вы месье... чем живете, кроме того, что мотаете кишки офицеру полиции - вертится у Рыжего на языке, пока он снова оценивает богемный вид молодого человека - Поэт, писатель? Художник..? - он кивает на холщовую сумку.
Эрнест Верней: - Ни то, ни другое, ни третье, месье Райли. - Эрнест снимает с плеча ремень. - Я скромный ремесленник. Подмастерье. Но иногда моя мазня удостаивается доброго слова и мне за нее перепадает пара монет. Верней переводит взгляд с фотографа на мрачного и нетрезвого Джона, и снова не может удержать улыбки. Он чертовски рад видеть этого мужика, несмотря на вызывающе нелюбезный прием. Дескать, ну и чего ты опять приперся, м...вый страдалец? Какого х...а тебе от меня надо? "Как удачно, что я и не рассчитывал на другое. Кинься он мне на шею - вот это был бы номер...А Рыжий, стало быть, коллега. Расслабляются вместе после работы, потому и адреса мне в управлении давать не хотели, все понятно". - Не волнуйся, Джон, на этот раз я докучать тебе не стану. Просто хотел сказать тебе спасибо. Ты знаешь за что... Ну и надеялся, что захочешь выпить со мной по такому случаю. Но если мимо - то извини, что потревожил. Эрнест вынимает из мешка какой-токруглый предмет, бережно завернутый в ткань, и кладет на стойку. - Я привез это тебе.
Фил Райли: Фил кивает с насмешливой ухмылкой: парень набивает себе цену. Как художник, ясное дело. Но Рыжему интересно, как среагирует Салленвуд, а потому он помалкивает.
Джон Салленвуд: - У меня память хорошая, в этом ты прав, - Салленвуд вновь затягивается сигаретой - глубоко, до самого нутра. - А вот у тебя она ни к черту, приятель, если ты забыл, что я позволил тебе называть меня на "ты" лишь потому, что в тот раз ты был пьян и болен и учить тебя хорошим манерам вышло бы себе дороже. Сейчас ты, как я погляжу, не болен и даже еще не пьян, а я тебя предупреждал... Или этого ты тоже не помнишь? Он говорит, роняя на стойку пепел. Мартина Троя - великого преподносителя пепельниц - рядом нет, Майкл повернулся спиной, потому что занят, Мона не явилась, потому что для нее еще слишком рано, и он чувствует себя одиноким и обиженным со всех сторон. Хорошо еще, что рыжий Райли ведет себя прилично - соблюдает субординацию. Незваный пришелец, однако же, улыбается так искренне, что сложно не улыбнуться в ответ хотя бы немного. В конце концов, в прошлый раз был пьян и болен один из них, в этот раз - другой. Так почему бы и не на "ты". - Ладно, - навалившись локтями на стойку, Салленвуд с любопытством глядит на загадочное круглое нечто. - Что это за хрень?
Эрнест Верней: Эрнест поднимает указательный палец, и, сдвинув брови, упрямо качает головой: - Вот только не надо напраслины, Джон... Ты сказал - "не при посторонних". А месье Филипп (он поклонился Рыжему без тени насмешки), насколько я могу судить, не посторонний. И вообще, сержант, на вас не угодишь. То вам то не так, то это не эдак. Но выражение притворной обиды недолго остается на его лице. Он снова улыбается, особенно когда Джон сменяет гнев на милость и наклоняется вперед со сдержанным интересом. Эрнест осторожно разворачивает "хрень" - снимает несколько слоев шерстяной ткани, потом папиросную бумагу, и пододвигает к Джону небольшое круглое блюдо из шамотной глины, со сложным греческим орнаментом по краю и расписанную красками по центру. Но это не совсем роспись... Если бы Эрнеста спросили, художник бы сказал с полной уверенностью: "Он просто здесь живет, я только показал его миру". Кербер. Трехголовый пес, страж мира мертвых, не впускающий кого не надо и не выпускающих тех, кому нельзя... Но только у каждой из трех физиономий (назвать их мордами было бы несправедливо) грозного пса собственное выражение: одна задумчивая и мрачная, как полицейский после трудного дня, другая - медитативно-расслабленная, с улыбкой, не лишенной добродушия, а третья грозно хмурится и чуть скалит зубы.. У Кербера черная шерсть с вороным отливом, блестящие глаза, а на лапе красуется серебряный браслет с девизом, написанным по-латыни: "Верный и сильный".
Фил Райли: Райли вытянул шею, заглядывая в разворачиваемый сверток, и присвистнул. Страж Аида. Нихрена себе подарочек....
Джон Салленвуд: - Ух ты... Он недоверчиво косится на блюдо. Протянув руку, дотрагивается до краев, проводит пальцами по орнаменту, по браслету на лапе чудовища. - Большая шишка, а?* Улыбнувшись, прикасается к собачьему оскалу. - Славный пес... Заметив, что Салленвуд намерен вступить в близкий контакт с посудиной явно не из его бара, Майкл тревожится. - Это ваше? - спрашивает он Вернея. - Это хрупкое? Это бьется? ----------------- * Джон имеет в виду Большое яблоко - прозвище города Нью-Йорк. Fidelis ad Mortem - "верный до смерти" - девиз полицейского департамента Нью-Йорка. (Fidelis et fortis - "верный и смелый" - надпись на браслете, насколько я понимаю. :))
Эрнест Верней: - Хрупкое и бьется, - кивает Эрнест. - Но оно теперь в его полной собственности. Так что это Джону решать, останется ли Кербер долгожителем, или проживет коротко, но ярко... Молодой человек говорит шутливым тоном, однако взволнован гораздр сильнее, чем хочет показать. Подарок Джону понравился - на этот счет Эрнест не может ошибаться, и от того, что он угадал с темой, ему и радостно и больно одновременно. Чтобы скрыть смущение, художник поднимает стакан: - Ну так что, обмоем нашу неслучайную встречу?
Джон Салленвуд: Салленвуд поводит плечом - мол, куда же я теперь денусь, ты не оставил мне выбора. Кивает Майклу, чтобы плеснул еще. Поворачивается к Райли: - Ты как?.. Тот сидит задумчивый. Видно, хватил уже лишку - то ли алкоголя, то ли впечатлений...
Фил Райли: - Участвую. - мрачно откликнулся Фил. Подвинул к бармену опустевший стакан, оперся щекой на кулак, смерил взглядом художника, еще внимательней посмотрел на Салленвуда. Эге. Эти двое знали, о чем им помолчать на пару. Но джин внутри него делал свое черное дело. - Я вот о чем думаю, месье Верней... Каждый, кто долго решается подвести черту, чтоб ни говорил, а все-такихочет красивой смерти. Может, стихи даже пишет об этом, вон у Майка под стойкой целая книжка таких. Уснуть в кровавой ванне, как римский, мать его, патриций, шагнуть с крыши и взлететь... А в итоге все равно плаваешь с синей рожей в вонючей воде или оставляешь лужу мозгов на асфальте. И какой-то Фил ходит вокруг, щелкая тебя на камеру - в одном ботинке и с расстегнутыми штанами. Так может напрасно, сэр, запрещают печатать в газетах такие снимки, а? Может стоит показать, что какая б ни была трагичная предсмертная записка, выглядеть они будут вот так? И это все увидят.
Эрнест Верней: Эрнест посерьезнел и покачал головой: - Не могу согласиться с вами, месье...Все зависит от того, заигрывает ли человек с потусторонним миром или в самом деле жаждет смерти. Если первое - то да, скорее всего, он просто грезит о том, как будет лежать в гробу молодой и красивый, и одновременно взирать с облачка на рыдающего любовника, который наконец-то понял, кого лишился. И в таком случае, конечно, хочется вглядить хризантемой, а не гнилой кочерыжкой. Но заигрывание с потусторонними силами заканчивается плохо... порой ты получаешь значительно больше, чем хочешь. Он чокнулся с мужчинами, залпом осушил стакан и заново подставил его Майклу (тот с явным интересом прислушивался к метафизическому спору). - Видите ли, Филипп, когда вы начинаете всерьез интересоваться смертью, она тоже начинает вами интересоваться. И... если вы не оказваете ей должного почтения, ведет себя, как обманутая женщина. Вот тогда и получается вся эта хреномуть, о которой вы говорите: синяя физиономия и мозги на асфальте. Отсюда убежденность врачей "Скорой помощи", вашей полицейской братии, и паталогоанатомов, что красиво умереть нельзя. А между тем, это всего лишь расплата за дерзость, кара Ее высочества за профанацию процесса. Когда вы впервые собираетесь на любовное свидание к той. о ком долго мечтали, разве вы не готовитесь тщательно к этому моменту?.. Отчего же со смертью должно быть иначе? Эрнест, против воли погружаясь в сумрачные картины и видения преисподней, вздохнул и сделал еще один глоток джина. Постепенно он начинал хмелеть, но голова оставалась достаточно ясной, и речь текла даже более гладко и плавно, чем в полностью трезвом состоянии. - Умереть красиво - на самом деле означает умереть легко... В этом все дело. И в этом же главная сложность. Да, кстати, месье, почему бы нам тоже не перейти "на ты"? Раз уж мы сходу начали с такой интимной темы...
Фил Райли: - Кстати, об этом... - Рыжий даже как-то подобрался, когда заметил в дымных водоворотах женский силуэт. Но не он один. Взгляд темных глаз, печальный и строгий, совсем не вяжется с ее фривольным нарядом, и от этого Филу становится не по себе. Он смущен своими мыслями, своим стаканом в руке, тирадой, которую выдал Эрнесту - все это шелуха, по сравнению с тем, что знает эта женщина. Вот так она смотрит. Смотрит мимо него, и под этим взглядом Салленвуд отвернулся от стойки, и его губы с каплей спиртного на них шевельнулись в беззвучном... Фил скорей догадался, чем понял - Мона. И сполз боком с барного стула, не выпуская стакан и опираясь на плечо художника, потащил его за собой, за низкий столик в нише. - А ну пойдем, поговорим. Очень уж мне любопытно стало про ее высочество... Он тяжело оперся на столешницу - кивнул, приглашая сесть напротив. - Отчего должно быть иначе... Да потому, Эрнест, - Фил последовал совету француза и стал обращаться по имени, - что смерть это тебе не молодая леди, не старуха и даже не мужик с косой... и все равно, как ты выглядишь, что ты думаешь, она приходит и берет свое. На свидании с девочкой, ты надеешься на продолжение. Будет оно, это продолжение или нет, но ты остаешься здесь, на этом свете. А кто по-настоящему сам решает проститься с миром - не обставляет свою кончину как спектакль, не нуждается в декорациях или зрителях, даже таких, вроде нас, ментов. Фил наклоняется к художнику и почти шепчет, дыша джином: - Они уже там, до того, как выходят из окна. Все, что казалось важным, значимым - это нам, которые остались копошиться в этом мире. И прежде всего - вот этот хренов пафос..! - Райли залпом допивает остатки джина и, приподнявшись, оглядывается, как будто только сейчас осознал, что уже далеко от стойки, и выпивка сама к нему не придет. И ухмыляется, сам себе представив, как это выглядит со стороны. - А знаешь, Эрни, что самое забавное? Что сейчас я тебе все это рассказываю, а где-то через полгода сам ударюсь в пафос... И буду фотографировать красивую девочку с часами и косой в руках..! - он покачнулся - Если по пьяному делу не расх*ярю фотокамеру. - добавил Райли, снова обрушиваясь на стул.
Эрнест Верней: Эрнест не сопротивлялся учиненному насилию, хотя ему и не хотелось уходить от Джона. Но во-первых, в бар вошла высокая красивая женщина, и сержант при виде нее сделал стойку, как охотничий пес; во-вторых, уж больно интересный разговор завязался у него с полицейским фотографом... Когда молодой человек рухнул на стул, едва не промахнувшись мимо сиденья, Эрнест бережно поддержал его за локоть - Рыжий, до сего момента выглядевший довольно трезвым, внезапно "поплыл". Французу было это знакомо: сидишь себе, пьешь, и все бы ничего, и сам черт тебе не брат, но вдруг какая-то внезапная мысль или случайно оброненное слово шарахнет по мозгам - и крышку с черепа срывает напрочь... Призраки, почуяв свободу, начинают разлетаться во все стороны. - Да при чем тут пафос, Филипп... Показуха, демонстративность - это в самом деле полная х...та, по серьезке хочешь только одного: чтоб остановили, чтоб спасли, чтоб заметили. Услышали твой крик боли, твой утробный вопль и что-то сделали ... Только, как я уже сказал, частенько демонстративная попытка оказывается удачной - и отвратительной. Ее высочество терпеть не может наглецов, которые ломятся без стука, без почтения и не одетые должным образом. Он достал из кармана плоскую фляжку с черной гравировкой: - Хочешь? Не джин, коньяк. Французский. Но поверх джина ложится просто отлично. Так вот...Почему, думаешь, приговоренные к смерти Нероном возлежали за столом увенчанные цветами, и вдыхали смерть вместе с запахом роз и вкусом вина? Потому что римляне были в теме. Да... Они знали, что страшна не Смерть. Страшен переход к ней. И они умели делать его легким и приятным... по крайней мере, поначалу. Ибо все равно п...ц как страшно. Но если войти в процесс правильно, то выйдешь, где захочешь - а не куда пошлют.
Фил Райли: - Воот! - Фил даже палец наставительно поднял - Вот и я о том же. Все это делается толко затем, чтоб остановили, только затем, чтоб нашелся кто-то, кому не плевать. Он оглянулся на сержанта, но тому было не до Райли и Рыжий с благодарностью приложился к фляжке. Удивительно, но после этого мир заново обрел четкость. - А что до римлян в цветах... - Фил растянул губы в усмешке - ты сам сказал, что их приговаривали к смерти. И готов поручиться, им было п*здец, как страшно. Но этот их император, небось, являлся посмотреть, как они корчатся от страха и просят "помилуйте, сэр...". Вот они и обставляли все это дело, как праздник. Чтоб он, с*ка, утерся.
Эрнест Верней: - Интересно трактуешь... - Эрнест усмехнулся и в свою очередь отпил из фляжки. - Может, ты и прав, и они действительно думали больше о том, чтобы этот х..й утерся, а не о том, как бы угодить Ее высочеству. Но полагаю, что она проникалась их мужеством, и была милостива. Он бросил взгляд на Джона - полицейский сидел возле стойки и беседовал с женщиной, тесно придвинувшейся к нему; судя по всему, с каждой минутой они все больше столковывались, и Эрнест внезапно сам ощутил прилив желания... "Чертов коньяк. Всегда с ним так..." - Знаешь, я ведь успел побывать по обе стороны. И сегодня приехал благодарить Джона за то, что он был тем, кто услышал. Иначе на моей могиле уже цветы бы росли. Верней завернул рукав и показал Рыжему глубокие шрамы на предплечьях: - Третья попытка была честной, так что я имел все шансы стать моделью для твоего коллеги... Но теперь очень рад, что не стал. А ты... сам выбрал специализацию? Ты философ или нервы у тебя железные. "Еще бы, как ни пить на такой работе... Лично я бы не просыхал".
Фил Райли: - Оставь. - Фил перехватил взгляд художника. - Он ее ждал, так пускай побудут вдвоем. Райли был,конечно, в курсе, что Джон Салленвуд женат. Но сам всегда говорил, что презирает брак, и что женщина рядом должна быть та, с которой хорошо и в постели, и в подоворотне. А если нехорошо - то пора разбегаться. - Я догадался.- он угрюмо кивнул, прикоснувшись к особо заметному шраму. - Потому и говорю с тобой, что ты в теме, как эти твои патриции, даже лучше их, потому что можешь рассказать. И это.. я тоже рад, что у тебя тогда не вышло. Ты хороший парень, Эрни, если помнишь добро. Но зуб даю, сержант тебя отговорил вовсе не теми словами, какие ты, может, ожидал услышать. Фил покрутил стакан по столешнице: - Философ? - хмыкнул он - Нет, приятель, Жан-Поль Сартр из меня не получится. При всех рассуждениях о синих рожах, я нахожу в мире немало приятных вещей и приятных личностей. Но я не мыслю жизни без фотокамеры. А полицейский участок на сегодня - единственное место, где за это еще и платят. Правда, мои модели, да.. тут уж имеем, что имеем.
Эрнест Верней: - Отговорил? Да он вовсе не отговаривал, - хмыкнул Верней. - Просто дал мне пинка в зад. Пинок оказался так хорош, что я перелетел не только через Ла-Манш, но и через всю Францию. И приземлился на юге, где полтора года пользовался гостеприимством чудного доктора Франкенштейна... Замечание Рыжего насчет фотокамеры заставило художника посмотреть на нового знакомца с еще большим интересом. - Вот как... И судя по всему, фотокамера платит тебе взаимностью. Значит, и ты слушаешь музыку сфер. Только выходит так, транслируют в основном похоронные марши и заупокойные гимны. Послушай, но ты ведь снимаешь и еще какие-то другие сюжеты, не по работе? По правде говоря, мне хотелось бы взглянуть. Он отдал фотографу фляжку и снова бросил взгляд на Джона с подругой. Глухое биение крови в жилах нарастало, по мере того, как в ней поднимался градус алкоголя. - А здесь есть еще девушки, жаждущие мужского внимания?.. "В Париже я бы знал куда сейчас пойти... В "Изиду". "
Фил Райли: Фил хитро улыбнулся и стал похож на хрестоматийного рыжего пройдоху - героя множества баек, анекдотов и даже легенд. Эдакий лепрекон шести футов ростом. - Я знал, что ты попросишь, месье живописец. Если как-нибудь еще встретимся за стаканом.. чаю, принесу показать. И пташкам нравится, когда их фотографируют - Райли подмигнул паре болезненно худеньких девиц, уже битый час баюкавших пустые бокалы. - Вон, как тебе..?
Эрнест Верней: - Договорились... Непременно встретимся. Если захочешь, я тебе тоже кое-что покажу из того, что делаю. Я здесь на пару недель, как минимум, так что времени навалом. На девиц, указанных Филом, художник посмотрел почти со священным ужасом: - О, нет, друг мой! Я не рискну осквернить эти создания своими грубыми телесными желаниями - за отсутствием у них тел... Да... но с другой стороны, вблизи от Кербера и должны появляться скорее бесплотные тени, чем земные женщины.
Фил Райли: - Или демоны ночи... проворчал Фил себе под нос, но больше смотреть на стойку не стал. - А ты любишь пышечек, да..?
Эрнест Верней: - Это смотря по обстоятельствам, - засмеялся Эрнест. - "Мой желчный друг, бессмертный вкус нам дан, чтоб разглядеть и в прачке Афродиту."По мне, все женщины прекрасны, только прелесть некоторых пуглива и проступает не с первого взгляда... И прямо сейчас я поступаю согласно этому принципу: смотрю внимательнее. Он протер глаза и снова повернулся к девицам, которые, похоже, нисколько не возражали против столь пристального интереса. - Готов признать их не тенями, а грациями... Хронически недоедающими, и через то унылыми, но - грациями. И все же, при прочих равных, девушкам Шанели* я предпочту Венеру Каллипигу** или ренуаровскую Купальщицу*** О других своих эстетико -эротических предпочтениях художник предпочел не распространяться - обстановка не располагала. ___________________________________________________________ * Шанель - сама женщина хрупкого телосложения, андрогинного типа, бешено ревновавшая к пышным красавицам, которыми был наводнен Париж в начале ее карьеры, во многом положила жизнь на то, чтобы сделать женскую худобу модной, своего рода признаком принадлежности к высшей касте. Но за то, что она избавила женщин от корсета и придумала для них брючный костюм, можно простить ей такого рода странности:) **Венера Каллипига (греч. καλλίπυγη — имеющая красивый зад) — легендарная и весьма пикантная мраморная статуя Венеры, с полностью обнаженными пышными ягодицами, найденная в Золотом Доме Нерона и перешедшая из собрания герцогов Фарнезе в Национальный археологический музей Неаполя. Имя этой статуи стало нарицательным для обозначения пышнотелой красавицы. *** разве она не само совершенство?:)
Фил Райли: - Кали.. чего? - Райли взлохматил рыжие вихры. - Ты уж прости, друг, но мы тут народ простой, академиев не кончали, и по-гречески не разумеем. Я только понял, что пышная краса, это конечно, правильно, но на безрыбье и тощая вобла сгодится, э? Рыжий махнул бармену рукой: - Майк, две "отвертки" дамам и нам повторить..! - встав из-за стола Рыжий совсем не качался, когда подсел к девушкам. - Милые леди.. окажите нам любезность.. мой друг только вчера прибыл из Парижа... - замурлыкал Фил как большой рыжий котяра
Эрнест Верней: - Каллипига - значит прекраснозадая. Греки знали толк в женской красоте, хоть и были порядочными пид...ми. Н-да, но на безрыбье, как гласит пословица, и сам... хм... в общем, ты прав. Когда выбирать не из чего - "используй то, что под рукою, и не ищи себе другое". Диалог, при внешней невинности, приобретал все более непристойный характер, что подкреплялось гремучей смесью джина и коньяка, плескавшейся в крови у обоих молодых людей. И Эрнест, в свою очередь подсев к двум "унылым грациям", охотно поддержал игру, начатую Филиппом: - Oui... Моя очень плохо говорить английский...Je suis venu* ... - он сделал вид, что мучительно подбирает слова, и наклонился ближе к своей соседке. - Я, как привычно, приехал для посмотреть Лондон... ____________________________________________________________ * Я приехал
Фил Райли: Мифотворцы отлично поработали: слово "Париж" по-прежнему действовало на женщин магически. Женщины таяли. Фил, примазавшись к славе нового приятеля, вовсю обхаживал ближнюю к себе девушку. Улучив момент, склонился к тонкой шее, поцеловал крохотное созвездье темных родинок, замурлыкал на ухо, пожимая худенькие, уже пропахшие никотином пальчики
Эрнест Верней: Теперь уже Эрнесту пришлось напрягать воображение, чтобы придать завязавшейся беседе и комплиментам, которые он щедро отвешивал девице, хоть какие-то эротические коннотации. Сцена выходила исключительно комической. Его смешил собственный ломаный английский, смешили округлившиеся глаза и сложенные колечком губки пергидрольной блондинки, ее носик пуговкой и химическая завивка. Она была похожа одновременно на куклу, загримированную под хористку, и на школьницу, стащившую у старшей сестры косметичку, платье и туфли, но толком не знающую, как все это использовать. Он положил руку ей на талию, и ловко подхватил, когда она без церемоний запрыгнула к нему на колени, но когда девица намекнула, что неплохо бы повторить коктейль, Эрнесту захотелось заказать ей молочный шейк с вишенкой. Возбуждение прошло, и художник невольно пожалел, что сейчас ему никак не дотянутся до своего альбома - отличная вышла бы жанровая сцена...
Фил Райли: Похоже, они поменялись ролями: если Верней уже откровенно прикалывался, несмотря на то, что куколка нетерпеливо ерзала у него на коленях, то Фил, напротив, чувствовал растущее возбуждение. В хмельном воображении фотографа уже рисовались сладкие картины того, как он поведет проводить свою даму домой, а по пути быть может, быть может... Райли покосился в сторону сержанта, если тот удалится, то Фил и подавно может отчалить с чистой совестью.. ну, относительно чистой. делаем паузу до выяснения с Джоном?
Эрнест Верней: продолжаем потихоньку в ожидании появления Джона Девица (назвавшаяся Джулией) не собиралась упускать добычу, ее попытки разбудить во французе звериную страсть становились все настойчивее. К тому же любезный молодой человек явно был при деньгах, и это обстоятельство повышало градус желания. Цепкие пальчики ухватили Эрнеста за ремень, пухлые губки, вымазанные пунцовой помадой, потянулись к его уху: - Котик, а пойдем ко мне?.. Я живу тут совсем недалеко. Обещаю, что это будет сказка!.. От нее пахло водкой, дешевым куревом и - о, конечно - "французскими" духами, разлитыми грустными эмигрантами из одного чана в пузырьки с разными этикетками, где-нибудь на грязном заднем дворе "парфюмерной лавки". Она внушала смешанные чувства, и основным из них была жалость... Но в планы Эрнеста совсем не входило отправляться в ночь на поиски приключений. Он свое приключение уже нашел, и оно не имело ничего общего с неумелыми ласками подвыпившей девчонки. Верней бросил вопросительный взгляд на Фила: глаза рыжего фотографа, созерцавшего случайную подругу, горели лихорадочным огнем, как у кота на ловле.
Фил Райли: Ну, приятель, ты же сам хотел найти доступных девушек. Или не знал, каковы они..? - Фил насмешливо приподнял брови, продолжая кончиками длинных пальцев поглаживать своей даме проступающие под бледной кожей косточки позвонков. Она оказалась (или все же только казалась..?) менее искушенной, чем подруга, и прильнула так доверчиво, что Райли даже устыдился немедленного желания проверить карманы. Хотя все же украдкой проверил, скользнул ладонью вверх по девичьей спине. - Тебя как зовут? - Мэйбл... Фил зарывался пальцами в ее волосы, запрокидывая лицо, шептал: - Синие глаза. – Холмы Серебрятся лунным светом, И дрожит индийским летом Вальс, манящий в гущу тьмы… - Офицеры… Мэйбл… когда?.. Колдовство. Вино. Молчанье… Эта искренность признанья*... До конца он не дочитал, прервавшись на поцелуй. ______________________ * Р.Киплинг, "Eyes", (Пер. В. Бетаки)
Джон Салленвуд: Он слышит ее шаги. Он чувствует ее запах. Он отчетливо помнит: это уже было прошедшей осенью. Сейчас она сядет рядом. Положит ногу на ногу. Он искоса посмотрит на ее колени... бедра... талию... грудь... Проследит за ее рукой. Ее тонкие пальцы поднесут к губам сигарету, и он подумает: «Какие когти...» И опустит взгляд на ее каблуки. И вновь медленно поднимет голову. И потянется за зажигалкой. И высечет искру. И встретится с ней глазами. - Заждался? Нет, прошлой осенью она говорила по-другому, и смотрела иначе, и не улыбалась. Теперь - улыбается. Будь он поэтом, нашел бы тысячи слов, чтобы описать ее улыбку. Но он не поэт и не может найти ни одного. - Как поживаешь, Большой Лу? Он отставляет стакан. С трудом сглатывает. Ему кажется, будто голос застрял в горле, вцепился в стенки, царапая и надрывая их, но ему удается найти в себе силы, чтобы вытолкнуть наружу то, о чем он давно молчал. - Не называй меня так больше... Я не хочу. Она как Медуза Горгона - открыто смотреть ей в лицо нельзя. Но он смотрит. Каменеет, но смотрит. - Я люблю тебя. Она по-прежнему улыбается, но теперь он, хоть и не поэт, легко находит нужное слово: недоверие. - И что же?.. - Я сказал жене, что хочу развестись. - И она, конечно же, пошла тебе навстречу. Насмешка. Не горькая - откровенно злая. Он не отводит от горгоны глаз. - Я люблю тебя, - повторяет уже почти бездыханно, шепотом. Она протягивает руку, проводит тыльной стороной ладони по его щеке. - Джонни... не надо. Он норовит поймать ее ладонь. Плевать ему на ее предостерегающие жесты. Плевать ему на договор, который заключил прошлой осенью с Моной тот, кого она зовет Большим Лу. Это он обещал молчать и не прикасаться к ней, пока она делает с ним все, что хочет. Джонни ей ничего не обещал. Большого Лу можно было привязывать к стулу, пристегивать наручниками к спинке кровати, душить, давить, пинать, царапать, резать, расстреливать из незаряженного пистолета, казнить любыми способами множество раз, его можно было люто ненавидеть и не брать с него денег лишь потому, что он был согласен служить ей козлом отпущения и находил для себя в этом какой-то глубокий смысл. С Джонни этого делать нельзя. Поэтому Джонни ей не нужен. Ни как клиент, ни как друг, ни тем более как человек, собравшийся разводиться с женой. - Ты меня убиваешь... Мона смеется - громко, искренне, так что от неожиданности вздрагивает даже бармен, не только сидящие неподалеку. - На этот раз по-настоящему. Поднимаясь, Салленвуд неловко проводит по стойке рукой. Майкл кидается спасать иностранное блюдо с рисунком. Пустой стакан, как и следовало в конце концов ожидать, летит на пол. За ним следует полная окурков пепельница. Ну да ничего, прибраться недолго. Недолго и выставить счет. После таких вечеров Джон обычно не помнит, за что с него причитается, хозяина материт, но платить не отказывается. Майкл у него на хорошем счету, Майклу он доверяет. - Эй, Майки!.. Присмотри за собакой... - Непременно, - отзывается бармен, пряча Цербера от греха подальше. Он все еще слышит смех Моны, когда оглядывается в поисках француза и рыжего и когда приближается к столику в темной нише, где расселись эти молокососы с девицами. - Всё. Давайте. На выход.
Фил Райли: Черт. Когда Фил, все еще разомлевший от губ Мейбл, встречается с глазами сержанта Салленвуда, ему становится не по себе, и девушка рядом съеживается, как собирается в кулачок ее маленькая ладонь под рукой Райли. Было бы идиотизмом спрашивать, все ли с ним в порядке. Нихера не в порядке. Вообще. У него лицо как у человека, который узнал что через три дня умрет. Поэтому Фил шепчет своей даме извинения, целует ей бледную щечку и поднимается из-за стола. - Сейчас, шеф. У стойки он сует Майклу деньги и добавляет сверх счета, чтобы "присмотрел за малышкой" - первый и последний раз, когда Фил так поступает - а потом возвращается, уже совершенно трезвый с виду.
Эрнест Верней: "Эртебиз!" Эрнест покорно опускает глаза под взглядом полицейского. Притворяясь расстроенным, тихо шепчет на ухо Джулии: - Прости, детка, я должен уйти... Загляну на днях. Не скучай без меня. Он машинально производит необходимые действия, расплачивается с барменом, накидывает на плечи куртку, продевает руку в ремень сумки. - Я в вашем распоряжении, сэр.
Джон Салленвуд: - Зови меня Джоном, тебе можно. Одной рукой он по-дружески обхватывает за шею рыжего Райли. Другой точно так же обнимает Вернея. - И тебе тоже... ага. Окинув походя взглядом смутившихся девушек, кивает кучерявой блондинке. - А тебя как звать, Мэрилин?
Эрнест Верней: - Я Джуууулия, - томно тянет девушка и улыбается. Она совсем было приуныла от попытки француза оставить ее ни с чем, но под заинтересованным взглядом Джона воспрянула духом. - Ну куда же вы собрались так рано, мальчики? Возьмите нас с собой... погулять... Эрнест испытал сложное чувство, когда тяжелая рука Салленвуда обхватила его шею, и это несколько выбило его из колеи. На просьбу девушки он только рассеянно кивнул, решив на сей раз уступить инициативу старому и новому знакомым, и задумался. Ему было чертовски интересно, что такого могла сказать Джону незнакомка у стойки - из-за чего этот крепкий мужик находился теперь в такой разрухе? Меньше всего он походил на нежного Ромео, способного лить слезы или напиваться в дым по поводу бабьих причуд.
Джон Салленвуд: - Джу-у-улия, - передразнивает ее Салленвуд, копируя в точности девичий тон и улыбку. Он пытается развернуться - и не может, застряв между двух парней, и не догадывается, что ему следует всего лишь отпустить их. Вместо этого он задирает голову, оглядывается через плечо и орет, перекрывая гудящие голоса в забегаловке - чтобы слышала та, у стойки. - У меня тут Джулия, бл*дь! А? Как тебе? Не смешно, что ли? Мона меряет его презрительным взглядом и отворачивается. Наклонившись над стойкой, Майкл что-то шепчет ей на ухо. Ну, раз им не смешно, остается только рассмеяться самому. И вернуться к своим баранам с овцами. - Бери свою подружку, Джулия. Как там ее... Офелия, о нимфа?
Фил Райли: Крошка вздрогнула, совершенно искренне испугавшись? когда Джон заорал через весь зал. С таким характером не видать ей даже подружкиного улова. - Детка... - теперь Фил слегка покачивается, но это больше оттого, что пытается одновременно удержать на месте сержанта и Эрни - у Майкла кое-что для тебя есть, закончишь - подойдешь. А мы пожалуй того, отчалим. Позже кто-то из старших по званию ли, по возрасту, называл Фила идиотом за ненужное благородство. Что с того, что один раз он убережет девчонку от ночных приключений, ведь она же поверит, что так бывает всегда. Что случайный знакомый не потащит ее трахать после стакана выпивки, чтобы потом обобрать и выгнать на улицу с синяком под глазом. "И если в следующий раз она влетит в неприятности - виноват будешь ты, хороший парень Райли." Но это будет позже, а пока Рыжий старательно пытается продвигаться к выходу. - Пошли воздуха глотнем. Для начала...
Эрнест Верней: - Для начала хорошо бы отлить - если собираемся продолжить в том же духе, набираться и куролесить всю ночь, - усмехнулся Эрнест. Но это житейское пожелание повисло в прокуренном воздухе и едва ли было кем-то услышано. Рука Джона по-прежнему обхватывала его шею, и он поддерживал полицейского насколько мог бережно, но такая диспозиция существенно ограничивала свободу движений. Джулия, вдохновленная Салленвудом, окончательно решила не упускать свой счастливый случай, и повисла у художника на спине, вцепившись в его куртку, как испуганная кошка: - Мальчики, мальчики, я с вами! "Шикарно начинается вечерок. Как в добрые старые времена..."
Джон Салленвуд: - Ты... это... Салленвуд медленно поднимает руку, чтобы освободить наконец от своих объятий ерзающего на месте француза и ткнуть пальцем в «нимфу». - Помяни меня... в молитвах... - И кивает вместо нее, сам с собой соглашаясь. - Вот так. Выполняй. Распорядившись таким образом, он отпускает и рыжего, слегка подталкивает его в спину - к выходу. На улице голове стало легче. Желудку - наоборот. Придерживаясь стены, Салленвуд старается как можно скорее забраться в тень, подальше от слепящих вывесок, от чужого перегара, от дыма - этого самого что ни есть великого смога, от которого этим вечером впервые на его памяти у него вдруг заслезились глаза. Сколько бы он ни выпил сегодня, он знает: бывало и больше, но так тяжко не бывало еще никогда. - Трой... Проведя ладонью по животу, он смотрит на свои пальцы так, будто ожидает увидеть на них кровь, и хмурится, не увидев. Не поверив. - Она меня достала... «Лежи. Не двигайся», - вот что он должен услышать в ответ, пока констебли оттаскивают от него вопящую не человеческим и даже не звериным - каким-то потусторонним - голосом девицу, отнимают у нее портняжные ножницы, скручивают и уводят. Но Троя рядом нет. А о тех, кто есть, Джон забыл. Наткнувшись рукой на водосточную трубу, он прижимается лбом к шершавому ледяному металлу. Закрывает глаза. Шумно, тяжело дышит. Так скорее пройдет... чтобы уже не вернуться.
Фил Райли: - Джон... - пару минут Фил выжидает, и Эрни не пускает, чтоб не лез, потом подходит, дотрагивается до плеча. - Отвезти тебя домой?
Джон Салленвуд: Не отлепляясь от трубы, Салленвуд поворачивает голову, смотрит на парня, несколько секунд вспоминает, кто это такой. А вспомнив, снисходительно улыбается. Распрямляется насколько может и указывает вверх, на темные окна - наискосок, над баром.
Эрнест Верней: Эрнест смотрит на черные прямоугольники окон, переводит взгляд на Джона... и слегка качает головой: не нужно быть пророком, чтоб догадаться - никто не ждет этого парня по вечерам в уютном свете кухонной лампы, с вкусным ужином и добрым словом. Зато берлога прямо над баром, как удобно. "Из породы одиноких волков ...и самых верных псов", - мелькает в сознании еще одна странная мысль, и неожиданно в висок раскаленным железом вонзается мигрень. Эрнест инстинктивно прижимает ладонью источник боли, и на несколько мгновений напрочь забывает английский. - Les garçons, probablement, nous est mieux se lever par tout ensemble... Est pas trop confortable ici.* И ему совсем не кажется безумным, что боль, разворачивающая череп изнутри - на самом деле боль Джона... Черт знает какая боль, тайна, разъедающая душу и внутренности не хуже купороса. Может быть, носящая имя женщины, а может быть - с невинным детским личиком. ** - Вау, котик, - стонет Джулия, возникшая из ниоткуда, и повисает у Эрнеста на шее. - Как клево! А поговори еще по-французски, ну, пожалуйста, пожалуйста! Она не намерена уходить, чтобы не вытворяли мужчин. Пусть одного тошнит, а другой бормочет что-то несвязное, а третий вообще уставился оловянными глазами в пространсво - она не упустит, не упустит свое приключение, за которым может скрываться шанс... _________________________________________________________________ * Ребята, наверное, нам лучше подняться вместе. Здесь не очень уютно. ** персонаж хорошо помнит первую встречу, недавно после сенсорной депривации в клинике, и вообще - эмпат.
Фил Райли: Фил косится на очередную попытку англо-французского единения с заметной брезгливостью. В данный момент Рыжий решает насущную проблему, выбирая из двух зол: вернуть шефа домой в таком состоянии или привести в чувство где-то на стороне, а потом пусть идет. В первом случае скандал неизбежен, но вряд ли перерастет во что-то по-настоящему опасное, Джону слишком хреново: только сунуть голову под кран и спать, неважно о чем зудит домашняя пила. А утреннее возвращение, даже в трезвом виде, может быть равно целому дню обид и упреков: мол, где тебя носило... Но в конце концов, у них, полицейских, не редкость ночная работа и помятый вид после дежурства почти обязателен. Фил читал достаточно детективов, чтобы это знать. - Понял. - он косится на окна, и как будто уже видит женскую фигуру, сердито запахнувшуюся в халат. не зажигая света, без радио, без сигарет, спрятанных за пачками с солью, по одному ругательству на каждое щелканье стрелки часов. - Тогда наверное надо валить.. пока свои ж не замели. Эрнест ты это... далеко живешь?.
Джон Салленвуд: - Она уехала, - сообщает Салленвуд, как будто это все объясняет, и поводит бровями, словно добавляя к сказанному: она отправилась к своей сестре, чтобы поведать ей о том, как я мерзок, и теперь вся надежда на Джоан, у которой палата ума и острый язык, попадись только, уж она тебя прополощет, эта сестрица Джоан, красивая талантливая стерва, за что и нравилась мне - нравилась куда больше, чем Джулия, но не мог же я жениться на собственной тезке, "Джо, дорогая", это звучало бы глупо, вот я и подумал, да ну ее, а у Джулии в то время были такие теплые руки, и губы, и глаза, я решил, что она нужна мне, она решила, что я ей нужен, мы решили, что у нас много общего, и даже наши с ней половые клетки решили так, а теперь я молю Джоан, на нее уповаю, чтобы она уговорила Джулию со мной развестись, потому что иначе я пойду в суд и буду доказывать, что я плохой муж и не люблю ее, а моя жена будет плакать и без зазрения совести врать судье, утверждая обратное, не знаю, что вообще может быть глупее, чем подавать в суд на самого себя, чтобы доказывать отсутствие наличия самого важного в жизни - смысла. Что если я действительно это докажу? Что тогда со мной будет? Смогу ли я подняться?.. - Всего лишь подняться, - неожиданно четко произносит он вслух. И окликает девчонку, повисшую на Вернее, как экзотический галстук: - Ну что, Джулия. Пойдем-ка проверим, может ли он по-французски еще что-нибудь.
Фил Райли: - Тогда пошли. Фил безотчетно кивает, он по-прежнему рубаха-парень и предпочитает не заострять внимания на том, что между первой и следующей фразой у Джона проходит добрых полторы минуты и Бог знает, что ему в это время приходит на ум. Всего лишь подняться - по лестнице. Устроить его на диван, упрятать табельноеоружие вне пределов досягаемости, взять под мышку Эрни с его бабенкой и отчалить вон.
Эрнест Верней: Джулия визжит от восторга... Даже не визжит - верещит, тоненько, по-поросячьи, и подпрыгивает на месте, не выпуская Эрнеста из объятий. Она трясет его, как тряпичную куклу, и жалеет, что не может заодно дотянуться и до его мрачного, но очень, очень привлекательного приятеля. - Хей, пошли! Пошли, превратим ночь в день!.. И... у тебя есть телефон? Я позвоню Кармен! Она знает, как поднять мужчинам настроение, хи-хи-хи... Эрнест тяжело вздыхает и закрывает рот болтушки собственнми губами - это единственный способ заставить ее заткнуться, пока они поднимаются по темной лестнице, пропахшей кошками и прокисшей пищей.
Джон Салленвуд: Войдя в квартиру, первым делом он непременно должен наткнуться на тумбочку у дверей - если этого не происходит, считай, что ты не дома. Она, эта тумбочка, словно специально подкрадывается к нему в темноте, пока он еще не успел включить свет, чтобы боднуть пониже колена. Учитывая, что это Джоан притащила ее с какой-то распродажи, а Джулия подыскала в прихожей самое неудачное место, какое только могла, удивляться нечему. В отличие от тумбочки напольная вешалка, напротив, норовит от него увернуться, однако нацепить плащ на крючок ему удается благополучно. Таков ритуал. Теперь можно со спокойной совестью скинуть ботинки и пройти в небольшую комнату, обставленную не шикарно и не убого, просто, гладко, безлико: стол, диван, комод с зеркалом, книжные полки, телевизор в углу, пара кресел, в одно из которых он походя привычным жестом кидает пиджак, прежде чем усесться на подоконник и взяться за пепельницу... - Кому надо - туалет там. В кухне можете заглянуть в холодильник. Не знаю, есть ли там что... Двое суток дома не был... или трое... один хрен... Телефон - в спальне. Салленвуд подмигивает блондинке, кивая на дверь. Зови, мол, свою Кармен, Тоску, Одетту, Одиллию, Офелию и всех прочих. Да побыстрее.
Фил Райли: Чего ты лыбишься.. че ты лыбишься, как будто тебя ведут в ювелирный магазин брюлики покупать..? - Фил скалится в ответ, весело и недобро, ему противно, всегда было противно смотреть, как девицы позволяют себя лапать, а то и трахать за подарок, за катанье в машине на виду у всех, за то, что "лучший мальчик школы" обратил внимание... едва ли не гаже, чем проститутки - Сейчас будет тебе подарок, целых три, мало не покажется, пока еще твоя Колетта доберется... Рыжий не отказался бы от бутылки пива, но подозревал, что в холодильнике у Салленвуда это ему не светит. Как минимум двое суток.. или трое. Один хрен. - Один хрен придется добирать.. Детка, скажи своей Катарине, чтобы прихвтила выпивку. Вернем.
Эрнест Верней: - Да нет проблееееем, - пропела Джулия, сложив губы колечком, и скользнула в спальню, оставив дверь призывно приоткрытой. Она не сомневалась, что кто-то из мужчин последует за ней, чтобы "помочь набрать номер". Лучше бы красивый француз... Но он какой-то заторможенный, целуется умело, но без огонька - может, наркоман или вообще - гомик... С таких красавчиков станется. Девушка раздраженно вздохнула, вспомнив парочку грандиозных обломов с такими вот "молодыми львами" - правда, те вроде были не из Франции, из Португалии. Но сейчас все складывалось в ее пользу: из троих голодных парней она сумеет выбрать самого лучшего. - Алло? Pronto? Ооо, амига, Карма, привееееет! - защебетала она в трубку и одновременно забралась с ногами на кровать - старые пружины протестующе застонали, но девушка не обратила внимание на их жалобы. - Си... Си, амига, тенго трес бонито мучачос.. Си, хи-хи-хи, мучо! Мучо мачо, си! ...Пока Джон пытался скоординировать свои движения и приземлиться в кресло, Джулия, как кошка, осваивала пространство, а Фил дичился, сумрачно наблюдая за происходящим, Эрнест, повинуясь давней привычке, внимательно огляделся по сторонам, чтобы лучше понять, куда его забросила очередная шальная ночь. "Берлога... Нет. Хибара. Брошенная хибара. - он провел рукой по заляпанной стене. - Берлога выглядела бы куда более уютной, обитаемой. Не удивлюсь, если у него вон в том темном углу сложены кости и черепа. А в холодильнике - бутылки с черной водой."
Джон Салленвуд: Пока парни топчутся в прихожей, размышляя, куда бы податься, хотя и дураку ясно, что выбор у них невелик, Салленвуд отставляет пепельницу, слезает с подоконника и направляется к спальне, откуда доносится девичий щебет. Легонько толкает дверь и встает в проходе, опираясь на косяк, выставив напоказ полицейскую кобуру. Пристально смотрит на девушку. - Скажи-ка, деточка, - говорит он, когда та наконец кладет трубку и поднимает на него глаза, - сколько тебе лет? Почему ты здесь, а не дома в своей маленькой уютной постельке? Что ты тут делаешь в такое время с тремя незнакомыми мужиками? С чего ты взяла, к примеру, что я не маньяк и не изнасилую тебя, не убью и не спущу по кускам в унитаз?
Эрнест Верней: "Ох ты черт!" - девушка, как раз закончившая беседу, роняет трубку на рычаг и, уставившись на грозный силуэт в дверях, судорожно сглатывает. Нет, ей доводилось слышать... читать в газетах... смотреть по телевизору..."18-летняя Джесс Паркер была жестоко изнасилована и избита случайным знакомым, после чего задушена..." Но с ней, с Джулией, разве может случиться подобное?..Она осторожна. Хорошо разбирается в людях, она бы сразу почувствовала неладное... От мужчины исходят волны напряжения, он весь как пружина, и девушка невольно подтягивает колени к груди. Взгляд прикован к пистолетной кобуре. - Два...двадцать один, - робко отвечает она. И на всякий случай добавляет: - Мои подружки знают, куда я пошла и с кем.
Джон Салленвуд: - Надеюсь, ты дала им правильный адрес. Салленвуд улыбается, приближаясь к девушке, садится рядом с ней на кровать, приобнимает за талию. - Не бойся меня, Красная Шапочка. Я не ем девочек, которые годятся мне в дочери. Другой рукой медленно проводит по кобуре снизу вверх, вытаскивая пистолет.
Эрнест Верней: Джулия хихикает - чересчур нервно для девочки, которой нечего бояться - и чувствует, как при виде пистолета невольно сжимается мочевой пузырь. Но спасительный женский инстинкт приходит на помощь и ведет ее по торному пути мужской похоти. - Ты не похож на Серого Волка, - лепечет она, вцепившись руками в одеяло. - Ты похож на Святого...*А в другом кармане у тебя что- тоже пистолет? Проверим... "Хоть бы мальчики поскорее шли сюда!" *** Эрнест открывает холодильник - вопреки ожиданию, ничего ужасного или дурно пахнущего там не обнаруживается. Тарелка с засохшим сыром, кастрюлька с остатками спагетти, пара яиц, кетчуп, банка рыбных консервов и еще какая-то неопознанная жестянка, надписанная по-арабски... Три банки колы и чуть начатая упаковка пива. - Не так уж плохо, - раздумчиво говорит он, не зная, слушает ли его рыжий Фил. - Вполне сойдет для неожиданно нагрянувших гостей. Тебе пиво или колу? Джону, я думаю, пока хватит... И даме тоже. _________________________________________________________________ *герой популярной в 60-70-е серии детективов - нечто вроде современного Робин Гуда. В ролях Святого сниимались самые разные известные английские и французские актеры, в том числе Роджер Мур и Жан Марэ.
Джон Салленвуд: - Ты храбрая девочка, Джулия, но не от большого ума, если не можешь отличить Серого Волка от Святого. Прижимаясь к ней крепче, он уже не улыбается. Дулом пистолета он проводит по ее ноге - от тонкой щиколотки до колена - и далее по внутренней стороне бедра - под юбку. И вдыхая едкий парфюм вперемешку с запахами прокуренного бара с ее трогательных золотистых кудряшек, шепчет ей на ухо: - Заряжен или нет? Проверим?..
Фил Райли: - Эм..? - Фил отрывается от кухонного крана, из которого глотал воду, и разочарованно глядит на пиво у Вернея в руках. Вот черт, никогда не стоит думать о людях ни слишком хорошо, ни слишком плохо. Он-то посчитал, что Джон уже все выпил сам... кстати. - Да, шикарный наборчик, я даже удивлен. Нет, не удивлен, теперь знаю, чем он горло посадил... - Фил ныряет за пивной банкой и, не закончив, оглядывается на дверь. - Думаешь, уединились? Что-то тихо, когда киса умащивалась на кровати, пружины визжали вовсю, а сейчас нет.
Эрнест Верней: Вот теперь ей страшно... Страшно по-настоящему, как никогда в жизни. Когда дуло пистолета -твердое, как стоящий член, и холодное, как могила - упирается ей в низ живота, Джулия судорожно вздрагивает и хватает мужчину за плечи. Она готова сорваться на истерический крик, но все тот же могучий инстинкт, позволяющий женщине невредимой проходить через муки родов, подсказывает: кричать нельзя. Нельзя показывать страха. Иначе вслед за ее криком может раздаться другой звук, и это будет последнее, что она вообще услышит. - Котик... ну перестань... Порвешь мне чулок... Ты не хочешь засунуть в меня что-нибудь потеплее?... И я даже не сомневаюсь, что он заряжен... Голос окончательно изменяет ей, последние слова Джулия произносит хриплым шепотом, но это неожиданно звучит возбуждающе. Она пошире разводит ноги и зажмуривает глаза. "Парни, предатели, куда вас черти унесли... ааааа... Кармен, где же ты, Кармен..." Рука соскальзывает вниз, касается бедра мужчины, нащупывает застежку брюк. *** Эрнест прислушивается и делает несколько шагов в сторону спальни. Что-то беспокоит его, хотя ситуация и не выглядит опасной. Но Зона и не такие шутки играет с людьми... - И часто он так... развлекается? - фраза слетает с губ сама собой.
Фил Райли: - А ты? - насмешливо щурится Райли - Я вообще первый день на этой работе. Он чуть наклоняет голову, прислушиваясь к звукам из-за стены, но ничего не слышит. - Пойду, гляну. Может, он вообще заснул там, а киса скучает. Выковырни пока нам по баночке, силь ву пле... - Фил кивает на упаковку с пивом и идет к спальне. А если вовсе не спит.. надеюсь не будет палить в меня из пистолета за то, что помешал - эта мысль Рыжего почему-то не пугает, а смешит.
Эрнест Верней: - Нет. Если бы он заснул, девчонка уже прибежала бы к нам, - тон Эрнеста серьезен, - Что-то не так у них... Он следует за Филом, забыв про пиво, и безотчетно добавляет: - Осторожно...
Джон Салленвуд: Он смеется. - Дурочка. Крепко обнимает ее обеими руками, не выпуская пистолета, заваливается на спину и опрокидывает девушку на себя. - Поверила, что ли? Глядя на нее снизу вверх, он отводит волосы от ее лица, проводит кончиками пальцев по бледной щечке, по дрожащим губам... И отстраняет ее, почувствовав ее маленькую ладошку на своей ширинке. От улыбки - теперь уже не волчьей, искренней - не остается и следа. - Никогда не делай этого, если не любишь.
Эрнест Верней: Она, еще не переведя дыхание, облизывает пересохшие губы и удивленно смотрит на него. - О чем это ты, котик?.. Чего не делать? Перестань, все будет клааассно! Если он разожмет руки, она спрыгнет с кровати и убежит. К тем двоим... У них точно нет пистолетов, и они говорят понятно. Если только парни не тискаются в соседней комнате, пока Красная Шапочка обхаживает Серого волка... - Ты такой напряженный... Тебе нужно расслабиться. Я знаю один секрет. Тебе понравится... - она осторожно ласкает его грудь через ткань рубашки, теснее прижимается бедрами. *** Из-за плотно закрытой двери сначала доносится голос Джона - резкий, точно команда, а затем - тонкий голосок девушки. Невозможно разобрать, что она лепечет. Это не похоже на "помогите", но и на "еще, еще, милый!.." тоже не похоже. Эрнест вопросительно смотрит на Фила: - Заходим? И тут раздается звонок в дверь: пришла Кармен.
somebody: Район оставлял желать лучшего, подъезд - тем более. Молодая женщина поморщилась, учуяв, чем там пахнет. На что купилась кудряшка Джулия, позволив троим мужикам увезти себя в такую дыру? Как бы не было беды. Она подумала о сложенной опасной бритве, которая спрятана за дырой в подкладке сумочки - подарок одного из ninfos*, промышлявших в барах Сохо. Еще ни разу не пришлось воспользоваться всерьез, но пусть кто-то только рискнет перейти черту... Каблуки с железными набойками отдавались на лестничной клетке гулко как выстрелы. Продавленная кнопка звонка тоже говорила не в пользу хозяина, но женщина все же требовательно нажала на нее. Раз, другой. "Кармен": *___________ мальчик, который приторговывает.. булками. своими. (исп.)
Джон Салленвуд: Он не сказал бы, что ее прикосновения ему неприятны, он чувствует, как его плоть отзывается на ее движения, как ему становится жарко между ее бедер, и он готов дать этому волю несмотря на то, что его тошнит от девчачьего сюсюканья. Но как бы ему ни хотелось, он не может позволить ей унижать его еще больше... - Дура ты, Джулия. Он переворачивается, подмяв девушку под себя, и встает. Снимает ремни с кобурой и вместе с пистолетом кидает в ящик прикроватной тумбочки. Услышав звонок в дверь, морщится так, будто этот звук причинил ему страшную головную боль, шипит сквозь зубы, проводит ладонями по лицу. - Иди встречай подружку...
Эрнест Верней: Джулия скатывается с кровати и подлетает к двери, но прежде чем она успевает коснуться ручки, дверь распахивается сама. Девушка взвизгивает и бросается на шею французу: - Это Кармен! Кармен пришла! Откройте ей! Это Кармен! - выкрикивает она, не замечая, что ее колотит крупной дрожью, как в ознобе. *** Эрнест прижимает к себе хрупкое тело, и поверх головы Джулии окидывает комнату быстрым взглядом: ни разгрома, ни осколков, ни пятен крови... Все тихо и мирно, Джон стоит возле кровати - спокойный, в расслабленной позе... И можно только догадываться, что напугало девчонку буквально до усрачки. - Я смотрю, у вас тут веселье... Фил, впустишь Карменситу? Джон, ты как - не передумал продолжать вечеринку?
Фил Райли: Видно, мсье Верней из породы тех, без кого и солнце не встает, вон как рванулся, опережая его у дверей спальни. Можно подумать, ревнует... Одновременно со звонком на входе Эрнест дернул дверь на себя, так решительно, словно готовился поймать пулю. Но из спальни, правда, пулей же - вылетела всего лишь Джулия и повисла у него на шее. Фил опасливо заглянул внутрь: на вид вроде бы все в порядке. Не считая того, что по сержанту будто паровой каток проехал.. какого хрена они вообще сюда поперлись, а теперь еще одна девчонка... Новоприбывшую он перестал звать про себя "девчонкой" сразу, как открыл. На вид она была полной противоположностью Джулии: выше ростом, с гладкими черными волосами, прямая и строгая. Фил даже смешался, настолько это не вязалось с представлением о "дамах по вызову". - Может, дашь мне войти, наконец? - голос был низкий, грудной, и без акцента; смуглая ладонь отстранила парня с дороги.
Джон Салленвуд: - Не знаю, что ты называешь весельем, - фыркает Салленвуд, поправляя ширинку и поддергивая брюки с таким видом, как будто за эти несколько минут здесь случилось все, что могло и должно было случиться при подобных обстоятельствах. - Это не вечеринка, месье, чтоб вы знали, это обычные будни. Он с силой захлопывает ящик и выходит из спальни. Поравнявшись с Джулией, останавливается, чтобы шлепнуть ее по заду. А заметив новую гостью, недоверчиво приподнимает бровь. - Что же ты, Красная Шапочка, не предупредила, что у тебя такая шикарная бабушка?..
somebody: Что ж, пока все не так и плохо. Джулию не избили, не обокрали и не пустили по кругу. И на психов Кудряшкины кавалеры не похожи. Двое молодых парней, один простоват, второй выглядит "с претензией", красивый, артистичный, вот на кого купилась подружка... Третий появляется из спальни, сходу отпуская колкости. Ему уже хорошо за тридцать и по всему хозяин этой дыры - именно он. Женщина пристально, рассматривает бледное лицо с правильными чертами, ничуть не стесняясь своей бестактности. - А ты, значит.. Серый Волк?
Джон Салленвуд: Он широко улыбается, довольный, как будто встретился со старой знакомой, и та узнала его сама, без подсказки. Приблизившись к женщине, пожимает ей руку. Глядя на нее в упор, проводит языком по верхней губе, словно и впрямь готовится ее проглотить.
somebody: - Какая приятная встреча... - она отвечает на рукопожатие, а потом тоже облизывается, но проводит языком по зубам, обнажившимся в улыбке
Джон Салленвуд: - Скажи-ка на милость, бабушка, а для чего это тебе такие острые зубы?.. Сделав вид, что глубоко озадачен, он поворачивается к Джулии, словно ища у нее поддержки: уж ты-то, мол, знаешь наверняка. Затем переводит взгляд на Вернея. Затем на Райли. И будничным тоном, как будто дежурного по кухне, спрашивает: - Там в холодильнике есть что-нибудь?
Фил Райли: - Лукулловы яства. - хмыкает Фил, вспоминая о горсти макарон, присохших к стенке кастрюльки, и Джулия морщит гладкий лобик, пытаясь понять, что он имел ввиду. - Я даже не знаю, можно ли это жрать.
somebody: - А пойдем, поглядим. - жутковатая усмешка пропадает с ее лица, вмиг изменяя, смягчая его. - Бабушка Кармен о вас позаботится, раз больше некому... Женщина указывает парням на кухню, уже намереваясь придержать младшую подругу при себе и между делом подтолкнуть к выходу, но Джулия ломает все планы, хватаясь за руку красавчика, как за спасательный трос.
Эрнест Верней: Женщина, внезапно возникшая из темноты, подобно ракшаси-демону, была необыкновенно хороша собой. Хороша настолько, что художник в Эрнесте возобладал над вожделением мужчины, и несколько минут он просто любовался Кармен, не слушая и не слыша, что происходит вокруг. С худенькой и бледной Джулией они был различны, как день и ночь, как вода и огонь, как пастушка и вакханка... Этот тип красоты - резкий, агрессивный, высокомерный, сочетающий в себе эротизм и стальную пружину гордости, - одновременно отталкивал и притягивал Вернея. Сильная, смелая, совсем не женственная, если считать податливость и мягкость, покорность сугубо женскими чертами, и в то же время полная грациозного очарования ... Эрнест не мог поверить, что подобное существо оказалось в "берлоге" Джона именно за тем, за чем обычно женщины приходят в подобные места. Джулия потянула его за руку, заглянула в лицо и обиженно протянула: - Котик... так нечестно... Ты мой! Правда, Кармен, он ведь мой на сегодня? Я, конечно, могу уступить тебе немножко, только потом верни его мне! Другой рукой девушка ухватила за рукав Фила и подтянула поближе к себе. - Вот как все чудесно...Я буду с мальчиками, они классные, а ты, Кармен, с Джонни... Правда, я все чудесно придумала, да, Рыжик? Джулия говорит и говорит, не давая никому вставить слова, ей кажется, замолчи она - и произойдет что-то ужасное, квартира обратится в звериное логово, мальчики с Кармен исчезнут, как в кошмаре, и она останется наедине с волком... или оборотнем... или ...убийцей. - Ой! А где здесь туалет? Мне нужно!
Фил Райли: Райли, уже с энтузиазмом обхвативший тоненькую талию, разочарованно вздохнул. Но нет, когда девочка вернется, он уже не позволит ей опять плюхнуться на колени Вернею. Сейчас его очередь. Позади него мрачная Кармен и Салленвуд прикипели друг к другу глазами, и Фил подумал, что глупенькая кудряшка вовсе не такая глупенькая, если кто мог бы отвлечь сержанта от Джулии, то лишь такая женщина. Но сам Рыжий не горит желанием укрощать тигриц, ему больще по душе беленькая кошечка. - Туда, милашка - он подтолкнул блондинку к дверям уборной и шлепнул вдогонку по круглой попе. - Заканчивай делишки и возвращайся, я уже соскучился.
Джон Салленвуд: Салленвуд направляется в кухню первым. Открывает холодильник. Обозревает руины. Та же картина, что и двое (или трое?) суток назад. И почему он до сих пор надеется, что, когда вернется домой после очередного дежурства, здесь все станет по-другому? С чего бы? Сколько ни торчи в участке, сколько ни езди по вызовам в ночь, сколько ни шляйся по барам, сколько ни напрашивайся к напарнику в гости под предлогом, что в твоем доме вновь затеяли травить тараканов и крыс, ничего не меняется. Сколько ни бегай, рано или поздно все равно возвращаешься к тому, от чего ушел. И так раз за разом. По кругу... Он берет в руки банку пива и понимает, что впору вешаться - прямо здесь и сейчас - вместо той пресловутой мыши. "Если Джоан ее не убедит, оставлю ей ключи, деньги и съеду к чертовой матери... И пусть носит сама свои проклятые галстуки". От этой мысли становится немного светлее на душе. - Боюсь, бабушка Кармен одна не справится, - сообщает Салленвуд женщине, остановившейся у него за спиной. - Тут нужна как минимум фея-крестная, - прикладывает ледяную влажную банку к виску, - которая превратила бы гнилую тыкву в съедобную.
somebody: - Сомневаюсь, что ваши желудки примут что-нибудь из... этого. - она презрительно кривит губы - Лучше пей, волк. Пьяному море по колено, а лес по...
Джон Салленвуд: - Плохо ты знаешь мой желудок, - усмехается тот, открывая банку и протягивая ей. Затем достает всю упаковку из холодильника, ставит на стол, принимается раздирать. Наконец поднимает незамысловатый тост: - Твое здоровье, амига.
somebody: - Взаимно. - она держит пивную банку с таким видом будто это хрустальный бокал. - И ваше, мальчики. - И малышки ...Джулии! - кричит, чтобы девчонка отозвалась, не сомлела там, прямо в гальюне от нервов и с перепоя. - После такого..душевного тоста - Фил чуть не подпрыгнул, когда она заорала - желудки точно будут крепче, чем у страуса. - Ваши желудки меня вообще не интересуют. - женщина улыбается любезно и двусмысленно.
Эрнест Верней: Эрнест с сомнением смотрит на банку пива - он не любит эль, и точно знает, что вытворяет с ним солод, когда ложится поверх кукурузного пойла. Но открывать кока-колу - значит, выставить себя полным посмешищем. Хорошо, что во фляжке еще остался коньяк, и его там вполне достаточно, чтобы по телу разошлись новые волны хмеля... Еще и другим останется. - Salut, mes amies...За наше случайное знакомство! - он делает пару больших глотков и предлагет фляжку Кармен: - Коньяк. Хочешь залакировать? Я пойду посмотрю, как там Джулия... От усталости и алкоголя он немного путается в английских словах, но мысли все еще остаются довольно ясными. Верней успевает сделать только пару шагов в направлении коридора, как из темноты резвящимся котенком выпрыгивает блондинка. Ее лицо сияет, от страха не осталось и следа. -Котик, а вот и я! Куда ты собрался? Не убежишь! Правда, Кармен, мы их не отпустим? "Кнопка счастья у женщин определенно под мочевым пузырем... А в присутствии бабушки с зубами - и вовсе море по колено. " Но она прижимается к нему всем телом, лезет рукой под ремень, и мысли окончательно путаются.
somebody: - Не смешиваю. - она ставит на кухонный стол жестянку, из которой едва ли отпила. Насмешливо глядит на разом повеселевшую Джулию, на Рыжего, который мягко проводит ладонью по спине девушки и вдруг прижимается очень тесно, зажав кудряшку между собой и Эрнестом. - Как по-твоему, теперь у них все в порядке.? - на Джона она не смотрит, но обращается именно к нему.
Джон Салленвуд: - В полном. Салленвуд отставляет почти пустую банку, по привычке хлопает себя по карманам, вспоминает, что оставил сигареты на подоконнике в комнате, и идет туда, едва взглянув на приклеившуюся друг к другу молодежь.
somebody: - Угостишь..? Если в подъезде ее каблуки лязгали на весь дом, то по квартире ночная гостья передвигалась почти совсем бесшумно.
Эрнест Верней: Желание захлестывает его с такой силой, что Эрнест не может сдержать стона. Дыхание Джулии мгновенно учащается, когда она чувствует под рукой яростный отклик мужского тела. Сзади к ней прижимается еще один парень, не менее разгоряченный, и девушку охватывает сладкий ужас перед тем, что ей предстоит... Но она твердо намерена пойти до конца, тем более, что губы длинноволосого француза, ласкающие ее шею, и руки Рыжего, нетерпеливо стискивающие спину, медленно, но верно зажигают пламя внизу живота и между бедрами. - Ты хочешь?.. - хрипло спрашивает Эрнест по-французски, и она отлично понимает его, улыбается пр-кошачьи и тянет за собой в сторону спальни, не вырываясь из объятий, и не отпуская Рыжего, так что все трое превращаются в странную пластическую скульптуру, оживленную древней стихией.
Джон Салленвуд: Присев на подоконник, он протягивает Кармен всю пачку, ждет, пока она выловит себе сигарету ловкими смуглыми пальцами, щелкает зажигалкой... Гостья уже сделала хорошую затяжку, а он все так и держит рычажок нажатым, смотрит на язычок пламени перед собой - и думает о Моне.
somebody: Она еще некоторое время стоит так, склонив голову, но глядит на него в упор; отражения маленького пламени дрожат в темных глазах. Отняв сигарету от губ, выпрямляется, но неначатая первая фраза улетает с губ вместе с облачком дыма. Женщина опирается на подоконник, становясь рядом. - Я - Кармен. - отчего-то уточняет, глядя в противоположную стену, а затем добавляет: - ...И у меня есть виски с собой. Хочешь?
Фил Райли: Оохх ты ж, черт... Фил и сам не знает, что на него нашло. Может всему виной джин, может вдруг стало сказываться напряжение этого дня, неожидано выплеснувшись в кровь сумасшедшим брожением. Но сейчас Рыжий способен ощущать только теплое гибкое тело девушки, так близко, о так близко, биение ее пульса на шее, запах духов, табака и разгоряченной кожи, такой порочный и оттого еще более пьянящий... Уже неизвестно как очутившись в спальне, уже запуская ладони под тесный свитерок, Фил встречается с глазами Вернея над ее плечом и ловит в них отражение собственного полубезумия
Эрнест Верней: Куртка и ремень остались где-то за дверью. Джулия, постанывая от нетерпения, стаскивает с Эрнеста свитер, покрывает его грудь и плечи легкими поцелуями-укусами, свободной рукой расстегивает джинсы, но не забывает и про другого любовника. От прикосновений Рыжего по ее спине пробегает горячая дрожь предвкушения, и она шепчет - "да, милый, да"., - подбадривая его движениями бедер... Оторвавшись от них обоих, девушка падает на кровать и раскидывается на одеяле, звон пружин больше не кажется ей зловещим, а звучит в ушах музыкой страсти. На секунду перед глазами возникает укоризненное лицо матери, с губами, сжатыми в куриную гузку, и Джулия судорожно зажмуривается... "Пошла вон, старая сука! Я делаю, что хочу... Я никогда не кончаю с парнями, но, может быть, на этот раз...оооо... на этот раз получится?" *** У Эрнеста шумит в ушах, тело сводит от страстного желания, которое десятикратно усиливается, когда он встречается взглядом с рыжим фотографом. "Черт возьми!.." Он не был с мужчиной больше двух лет, с тех пор, как... он даже не был рядом с мужчиной - так близко, как теперь с близок с этим едва знакомым парнем, ведь их разделяет только несколько дюймов простыни и хрупкое девическое тело...
Джон Салленвуд: - Хочу. Он гасит зажигалку и переводит взгляд на маленькую плоскую фляжку, появившуюся из женской сумочки. Сделав глоток, Кармен подает фляжку ему, и тот не раздумывая ее опрокидывает. Поморщившись, выдыхает, наклоняется немного вперед и вновь распрямляется. Рассеянно вертит фляжку в руках, не догадываясь вернуть, смотрит мимо. - Я умираю, Кармен, - хрипло, почти шепотом произносит он. - И этому не видно конца.
somebody: - Я знаю. - очень спокойно, почти буднично. - Каждый вдох, каждый удар сердца, каждый глоток - она кивает на фляжку - делает твою жизнь короче. Прямо сейчас. И мою тоже. И их - тоже. - говорит Кармен под взвизг пружин за стеной. - И прямо сейчас они стараются забыть об этом, как умеют.
Фил Райли: Райли гладит ее бедра, грудь, бока, попутно освобождая от одежды; коротко зажимает между пальцев темные соски, довольно ухмыляется, когда она вскрикивает и стонет вслед за тем, как рука фотографа прижимается к низу ее живота и слегка подтягивает кожу вверх, а потом отпускает ее, позволяя свободно раскинуться - белое тело на белой шерсти, холмы и долины, тенистые западинки, шелковистый холст, открытый ему... им обоим. Повинуясь безотчетному желанию, Фил берет ладонь Эрнеста и притягивает к девушке, соединяя со своей ладонью между нежными холмиками грудей
Джон Салленвуд: - Прямо сейчас эти трое доламывают мою кровать, вот чем они там занимаются. Джон наконец поднимает голову, чтобы открыто взглянуть на свою собеседницу. - И знаешь почему я им это позволяю? Да потому что мне она не нужна. Им - нужна. Они - живут. Я - дохну. Вот и всё... Он делает еще один большой глоток из фляжки, после чего возвращает ее Кармен. - Иди к ним.
Эрнест Верней: От прикосновения парня Эрнест вздрагивает, словно от электрического разряда; в памяти, в сокровенной памяти тела мгновенно воскресает ощущение: как это бывает между мужчинами - и он до боли прикусывает губу, закрывает глаза, чтобы устоять перед искушением и сейчас, когда, казалось бы, уже все можно - не сделать того, чего нельзя. Женское тело лежит перед ним, жаждущее, доступное, открывшееся навстречу им двоим, и нельзя оставить эту плоть разочарованной. Ей нужно отдать все, что она сможет и захочет принять... тогда, может быть, на руинах любовной битвы он найдет немного истинного наслаждения. Но он по-прежнему не в состоянии оторвать взгляд от Фила... его рука повторяет движения Рыжего, они ласкают девушку с двух сторон, как в зеркальном отражении, и когда их пальцы снова и снова встречаются - то на острой груди, то на теплом животе, то между женскими бедрами - это касание возбуждает также сильно, как если бы соприкасались их напряженные фаллосы... Эрнест сдается. Его свободная рука, улучив момент, касается густых рыжих волос... погружается в них... и ласкает... ласкает...
somebody: Она подносит фляжку ко рту и слегка пробует горлышко губами, прежде чем сделать глоток, ловит горький, терпкий табачный привкус, оставшийся от его губ. - Не хочу. Хочу остаться тут, с тобой.
Фил Райли: - Хэй... - он запрокидывает голову, неясно, испытывая ли удовольствие или желая остановить, но рука Эрнеста соскальзывает, черкнув по телу, и Фил не делает попытки вернуть ее. Он увлечен Джулией, Рыжему хочется усадить ее к себе на бедра, припасть губами к белой грудке, одновременно проскальзывая в атласную, влажную тесноту, но девушка не дается ему вся, тянется к своему любимцу Эрни, в конце концов оказывается стоящей на коленях между ними, лицом к Вернею
Эрнест Верней: "Может быть получится... может быть, на этот раз получится..." - горячим, частым пульсом стучит в голове у Джулии, когда четыре сильных руки переворачивают ее, поддерживая и гладя, лаская в самых чувствительных местах - и девушка покорно становится на колени, чуть прогибается, показывая свою готовность принять... Уверенные, чуть резковатые, но не грубые движения Рыжего заставляют ее подаваться ему навстречу, вздрагивая от наслаждения, но Эрнест тянет ее к себе, точно магнитом - она восхищенно любуется его странной, непривычной красотой, широкими плечами и тонкими запястьями, и темной гривой волос, за которую ей хочется уцепится, как первобытной женщине... *** Они входят в нее одновременно, с двух сторон, окончательно сочетав из своих тел мифическое чудовище...Фил с глухим стоном проникает в тесное лоно, а Эрнест с тем же стоном становится полным обладателем жадно раскрытых губ Джулии. Мужчины впиваются друг в друга глазами - и не потому, что больше им некуда смотреть.
Джон Салленвуд: Джон смотрит на женщину - и перед глазами у него плывет. Она улыбается ему, как русалка из-под воды, и не понять, что это за улыбка - сочувственная или насмешливая, или это оскал, подобный тому, с каким он сам утверждает, что не имеет сердца. Говоря так, он не лукавит. Вера, истинная вера - не в Бога, а в существование черной дыры - спасает его. Черная дыра не может так надрываться, не может болеть, а значит, то, что он испытывает - не боль, а легкое недомогание, небольшое осложнение после простуды, подумаешь, не стоит внимания. Гораздо важнее сейчас не упасть, вставая с подоконника и протягивая руку к лицу Кармен, чтобы прикоснуться к ее щеке...
somebody: Она встречает руку на полпути, гладит подушечками пальцев твердую ладонь, которая опускается ей на плечо, и, разворачиваясь, оказывается совсем близко. У него синие глаза, она почему-то запомнила, но сейчас они почти черные от расширенных в полумраке зрачков, два бездонных колодца, и ей не хочется знать, что плещется там на дне; его боль ледяная, как зимняя вода, ее - жгучая, как пламя, им нельзя соприкасаться...
Фил Райли: Девушка прогибается под его руками, охватывает жарким, тесным средоточием женского естества, вздрагивает всякий раз когда он подается вперед и Фил обнимает ее за бедра, проникая сильней, глубже, подчиняя ритм откликам ее тела чтобы удовольствие внутри нее свернулось тугой дрожащей спиралью, готовой взорваться от первого более резкого движения, но еще нет, не сейчас, моя хорошая... Он поднимает глаза на Эрнеста и видит, что тот наблюдает за ним, полуприкрыв глаза; его рука на затылке Джулии, но глядит он только на Рыжего... И Фил облизывает губы, вдруг сознавая, что сейчас... прямо сейчас он обладает не только девушкой, но и вот им, сумасшедшим французом, красивым, как языческий бог
Джон Салленвуд: Вот теперь, когда он провел по ее плечу, и обнял за талию, и, прижав к себе, едва не обжегся, он знает, что если и упадет, то не один, вместе с ней, и это знание заставляет черную дыру пульсировать так, что отдается в висках и разом обрывает дыхание, и чтобы вновь задышать, он вынужден прижаться к женщине еще крепче и глухо прохрипеть, синхронизируя собственный пульс с ритмом скрипучих пружин за стеной: - Ты идешь через темный лес, Карменсита, как и твоя подруга. Я указал ей короткий путь, но она меня не послушалась...
Эрнест Верней: Эрнест больше не справляется с дыханием и стонами, рвущимися из груди при каждом движении. Он смотрит на рыжего парня, рыжий парень смотрит на него, от этих раскаленных, жаждущих взглядов тела точно плавятся, и обоюдный ритм, нарастая, уже не подчиняется рассудку. -Да... - шепчет Эрнест по-французски. - Даааа...Возьми меня всего...возьми до конца... Джулия вздрагивает от мощных рывков Фила, извивается и стонет под ласкающей ладонью Эрнеста, сама обхватывает бедра любовника и поглощает его, облизывает, сосет, не давая ни секунды передышки, и сама требуя все больше и больше... Фил проводит языком по губам...этот сладострастный жест более чем красноречив, и Верней едва удерживает в себе готовые излиться жизненные соки. О, если бы он только мог до него дотронуться... Фил никогда бы этого не забыл. И он сообщает об этом, также молча проводя языком по собственным губам.
Фил Райли: Кровь шумит в ушах так, что их согласное, но сбивчивое дыхание, визг пружин, быстрые всплески соединяющихся тел - все сливается в один единый звук, в нарастающий рокот прибоя, готового обрушиться и затопить всех троих... Верней смотрит на него жадно, обхватывает взглядом, как горячим объятием и рыжий лепрекон ухмыляется ему в полном бесстыдстве, чувствуя как девушку под ним уже начинает бить рваная дрожь и предвкушение собственной разрядки сводит низ живота. Почти хищая улыбка обнажает влажные зубы, Фил запрокидывает голову, издавая рычащий стон
Эрнест Верней: Эрнесту кажется, что финальное содрогание Рыжего передается его телу через тело Джулии, как разряд по электрическому проводу - и свет перед глазами окончательно меркнет. Он весь - сплошное желание, наслаждение на грани боли и безумия, плоть, готовая взорваться и освободить из оков потрясенный дух, он чувствует оргазм Фила, и продолжающий его оргазм Джулии, он рычитт и стонет, не слыша сам себя, чуть подается назад и выскальзывает из тесного плена женских губ - чтобы в следующий миг перегнуться к Рыжему, схватить его за плечи, впиться ртом куда-то в ключицу - и наконец, кончить, пролиться себе на живот, на спину Джулии и на бедра Фила...
somebody: Он схватывает ее как-то внезапно, неожиданно, прижимается всем телом, но не со страстью, а с отчаянием, с болью, словно Кармен была комком бинтов, прижатым к ране. Горячее рваное дыхание на ее лице, спина напряжена так, что еще одно усилие - и сам себе сломает позвоночник. И ты тоже в нем, в этом темном лесу.. и кажется, что с рождения. Где-то там есть шумные города, цветные огни и смех, а ты - один во тьме. Она высвобождает руки, но лишь затем, чтобы молча обнять. Чтобы задышл ровнее, чтобы опустились плечи и он перестал так больно держать ее за рукава платья, прищемив кожу. Немного тепла, прежде чем вспомнит кто он, кто она, зачем она здесь...
Джон Салленвуд: Что-то подсказывает ему, что не стоит этого делать. Голос стороннего наблюдателя, похожий на голос Троя, спокойный и рассудительный, всезнающий и вездесущий, зудящий не где-то там, на задворках сознания, как это пишется в книгах, не в голове, а под руку, напоминает ему, что он безобразно пьян и не удержится на ногах, и не удержит ее, уронит и покалечит, но Трой, дружище, как и в большинстве таких случаев, может отправляться ко всем чертям, потому что Джон Салленвуд привык поступать по-своему. Он подхватывает Кармен на руки и переносит ее на диван, бережно, как ребенка, укладывает на обшарпанную обшивку, опускается на колени и, стоя так, гладит ее по волосам, прикасается губами к щеке, приникает к ее шее, целует у основания, проводит языком снизу вверх и у горла осторожно прикусывает...
somebody: Смуглые пальцы касаются его коротко остриженных волос - мягче, чем казалось на вид - гладят на затылке, спускаются на шею, скользят над краем воротника. Она не говорит ни слова, не может ничего сказать, только глубоко и ровно дышит сквозь приоткрытые губы - впервые за много лет, кажется, впервые в жизни растерявшись. Потому что впервые в жизни к Кармен Салинес, к Джейн Самтер, Мелли Фосс, как бы там ее ни звали.. впервые в жизни прикасаются так чувственно и так бережно. Только не открывать глаз, не встречаться с ним взглядом.
Фил Райли: У Фила слетает дыхание, несколько секунд он просто пытается протолкнуть в ходящую ходуном грудь хоть немного воздуха, бессознательно держась за Эрнеста так же, как тот цепляется за него, и не может ничего сделать. Только потом, когда удается сделать несколько вздохов он понемногу приходит в себя и - осознает происходящее. - Хэй.. - он пожимает плечо молодого человека, осторожно, но не допуская сомнений, понуждает отстраниться. - Не надо. И тут же между ними вклинивается Джулия, обмякшая, раслабленная, довольная, как кошка, разомлевшая в тепле, обнимает обоих горячими руками. - Мааальчики...
Джон Салленвуд: - Посмотри на меня, - тихо просит он, вновь поднимая голову. - Пожалуйста... Поговори со мной... Должно быть, это звучит смешно, и выглядит он нелепо, пытаясь запустить пальцы ей в волосы и натыкаясь на шпильки, но его это не смущает.
Эрнест Верней: - Pardonne, je me suis passionné... Moi non l'homosexuel. Cela de la vie passée, - шепчет Эрнест и откидывается на спину, прикрывая лицо согнутой рукой. Блаженство сменяется привкусом свинцового похмелья, и две горячие слезы, выскользнув из -под ресниц, скатываются на виски. Свободной рукой он машинально, как пригревшегося котенка, гладит по голове Джулию, треплет ее кудряшки... но ничего не чувствует. Вернувшийся слух чутко ловит движения в соседней комнате - нет, как будто ничего страшного. К ощущение пустоты в душе присоединяется усталость и зверский голод. "Говорят, что именно так чувствуют себя души в Чистилище или падшие ангелы... Мы были ангелами, но стали смертными. Надо... надо это нарисовать...В виде триптиха: до, во время и после. " _______________________________________________________ *прости, я забылся. Я не голубой. Это из прошлой жизни.
somebody: Как будто услышал, учуял то, чего она опасалась. Сейчас он поглядит в ее сумрачные глаза и образ той, кого на самом деле обнимал сейчас, той. кого хотел бы чувствовать подле себя окончательно исчезнет, сменившись чужой женщиной в темном платье. Кармен отпускает его и приподнимается на локте, смотрит в глаза: не затягивай.
Джон Салленвуд: - Поговори со мной, - повторяет он свою просьбу, по-прежнему стоя перед ней на коленях, не отстраняясь, но и не прижимаясь больше. - Расскажи что-нибудь... - Снова протягивает руку к ее волосам и принимается вытаскивать шпильки одну за другой. - У тебя такой красивый голос... Кармен...
somebody: Прическа распадается, черные пряди щекочут ей шею. Кармен это не нравится: в распущенные волосы так легко вцепиться всей пятерней, стащить на пол, ударить лицом о пол или подлокотник. Она опускает ресницы, чтобы скрыть настороженность и подвигается чуть ближе к краю, и сумочка вот она, рядом, замок приоткрыт... Как бы хотелось, чтобы она опасалась напрасно, пусть даже потом она будет стыдиться подозрений.. но сейчас у него слишком мягкий голос и слишком блестящие глаза. - Зачем тебе мои шпильки? Дай.. - она тянет руку к зажатым у него в кулаке изогнуты м проволочкам. - Не представляешь, как часто приходится покупать новые, вечно теряются...
Джон Салленвуд: Он лишь сильнее сжимает кулак. - Не мелочись, Карменсита, не надо. Другой рукой гладит женщину по волосам. Как воду, пропускает шелковистые пряди сквозь пальцы. Чуть наклоняется вперед к ее лицу. - Скажи, что любишь меня...
Фил Райли: Фил откидывается к изножью кровати и Джулия немедленно укладывает на него ноги, чтобы подольше удержать подле себя обоих. Она едва ли замечает перемену в Эрнесте, поглощенная открытиями в своем теле и в новых эмоциях. так что Рыжему сама собой приходит на язык старая поговорка: - Всякий зверь после соития печален, кроме женщины и петуха. – он пощекотал розовую ступню, поймал, когда попыталась взбрыкнуть и, успокоив, потянулся. - Это было потрясающе. Но я бы не стал еще дольше оскорблять гостеприимство Джона… давай, детка, надевай трусишки.
somebody: Сказать тебе..? Чтобы назвал меня лгуньей и стал бить вот этим кулаком..? Я слишком хорошо знаю, как на это отвечают, если у них такие же глаза... - Я хочу любить тебя, Джон... - она снова прикасается к его волосам, еще нежней чем раньше - Но я совсем тебя не знаю.
Эрнест Верней: - Ну конечно, печален, - фыркает Эрнест: к нему внезапно возвращается галльская насмешливость, привычная маска, скрывающая и душу, и зияющие на ней раны. - Старикашка Аристотель сморозил глупость, а умники с придыханием повторяют ее уже черт знает сколько лет...Ты котов когда-нибудь после этого дела видел? Как будто только что сожрали миску сметаны. Прямо завидно становится... Он медленно потягивается, проводит руками по лицу и окончательно приходит в себя. - Кто-нибудь хочет есть? Лично я ужасно. Интересно, открыт ли еще "Змей" в это время, и подают ли там что-нибудь повкуснее жареной змеятины... Джулия смотрит на него блестящими, влюбленными глазами и, с размаху уткнувшись в шею, нежно мурлыкает: - А я знаю, где по соседству итальяшки делают отличную пиццу... И работают всю ночь!
Фил Райли: - Так можно договориться до того, чтоб свиньям позавидовать. Знаешь, кудряшка, свинья неспособна поднять голову к небу, но зато оргазм у нее длится полчаса. Кто-нибудь хотел бы быть свиньей..? Когда Джулия откатывается в сторону, Фил спускает с кровати длинные ноги и оглядывается в поисках своей одежды. - Насколько я понял, в "Змее" только наливают... А твои итальяшки, дорогуша, на вынос торгуют?. Он оглядывается на дверь, но раздумывает идти смотреть как там Салленвуд.
Джон Салленвуд: - Меня зовут Луис... Шпильки сыплются на пол. Освободившейся рукой он обнимает Кармен, проводит ладонью по спине, не ища застежек на платье, просто гладит ее, как кошку, и, наклонившись ниже, проводит языком по ее губам, слизывая помаду, как кровь.
Эрнест Верней: - Свинья сама тебе об этом рассказала, или ты рядом с хронометром стоял? - поддразнивает Эрнест; его разуму все равно, за что уцепиться, только бы вытащить себя из тоскливой апатии. - А может, тебе доводилось делать свинский порно-фото-сет? Эх...если бы у меня оргазм длился полчаса, мне тоже не было бы нужды смотреть в небо... Он в свою очередь поднимается с кровати, находит на полу джинсы и белье, извлекает из-под стола свитер... - Предлагаю сделать вылазку. Думаю, что Джон с Кармен будут счастливы, если мы все свалим отсюда на некоторое время... Но оставить их без пиццы тоже неправильно, n'est-ce pas?
Фил Райли: - Я свиней предпочитаю в виде бекона. - ухмыляется Райли. - Так что насчет пойти пожрать - только за. Фил доволен, что можно свернуть разговор на тему еды, он, как и Джулия, еще не полностью отошел от любовного кайфа и ему слегка неловко оттого, что Эрнест расстроен, а потому зол. Будь спокоен, парень, твой секрет я унесу с собой в могилу. Не хватало нам еще присесть на пару с тобой, пусть ничего и не было. А кудряшка не заметила, не до того ей было. - Рыжий растягивает губы в улыбке, когда Джулия отворачивается от них, одеваясь, но сам от стеснения далек. Было б неплохо поснимать этого парня...- Фил снова исподволь рассматривает француза - красивый черт. Но сейчас не надо про это заговаривать. Потом, как отойдет. В прихожую он выходит первым. Дверь гостиной полуоткрыта; фотограф бросает туда короткий взгляд, а затем бесшумно притворяет створку и кивает остальным на выход.
somebody: Имя Луис ему не идет - как одежда не по размеру, которую приходится надевать для "случая". Но несогласие Кармен не успевает отразиться у нее на лице, потому что мужчина склоняется к ее губам... и, когда она вновь может говорить, то уже вспоминает, что - "loup" это еще и "волк" - Я буду звать тебя El Lobo...
Эрнест Верней: - По поводу свиней у нас с тобой полное согласие, - усмехается Эрнест. Но в коридоре напускная веселость слетает с него, он тоже, попримеру Фила. с подозрением смотрит на закрытую дверь. - Может...проверим, как они там? Хоть спросим, какую пиццу им принести надвоих. Джулия внимает своему французу, ловя каждое слово, и с готовностью кивает, радуясь, что может вмешаться туда, куда парни не смеют: - Я сейчас позову Кармен. Она скребется в дверь и тонким голоском -голоском Красной Шапочки - вопрошает: - Амига, комо альи? Ту но эрэс абурридо? Керес ла пицца? Это выглядит одновременно и комично, и жутковато, и Эрнест снова ощущает себя между двумя мирами, в пограничной Зоне, населенной химерами, людьми--конями и людьми-псами, цыганками, ангелами, богами и богинями, и потерявшимися детьми...* __________________________________________________ *аллюзия к фильму Кокто "Завещание Орфея", 1960 г.
Джон Салленвуд: Если бы она только знала, как он голоден. Как опасен. Где уж ей, если он сам вряд ли отдает отчет в том, что делает. Еще немного, и он вгрызется клыками в хрупкую женскую шею, вопьется в спину когтями, стиснет ее, сломает, раздавит, разорвет и сожрет. Еще секунда. Еще один вдох. Еще один удар в висках. Еще хоть один малейший звук с той стороны... Она произносит слово - как заклинание. Гладит его по холке. Нежно. Невыносимо. Настолько, что он вскидывается, сцепив зубы, словно от боли, убирает руку, опускается на пол перед диваном, тяжело дышит, смотрит на женщину так, будто только что ее увидел, будто секунду назад ее не было здесь - или была... другая. В смятении оглядывается на дверь, когда слышит возню в прихожей. Он не может вспомнить девушку, которой принадлежит этот голос, но он прекрасно знает, кто она. - Кажется, кто-то стучится в бабушкин домик...
somebody: - !Entre, nena..!* - Кармен садится, поправляет волосы небрежным жестом женщины, которая знает, как она хороша - всегда - и одергивает платье, прежде чем Джулия появится на пороге. - Все в порядке. Пицца..? Какая еще пицца среди ночи? Она смотрит на раскрасневшееся лицо девушки, на беспорядок в одежде, на улыбку припухших губ... ну конечно. После постельных упражнений у молодняка всегда просыпается зверский аппетит. Ладно.. пусть у девчонки сегодня будет праздник. Уж какой получился. - Спасибо тебе, Lobo. За все. - она поднимает ладонь над обивкой дивана, но не решается снова опустить на его плечо, вместо этого встает сама и, поравнявшись с Джулией, на всякий случай шепотом уточняет: - ¿Еstás bien?** - О, си, муй бьен..! - смеется Джулия, хватая ее за руку, такая горячая ладошка... или это у нее захолонули руки - Пойдем скорей! Кармен кивает ей, на секунду опустив ресницы - мол, сейчас, понемногу вытесняет в коридор и только потом оборачивается. - Хочешь пойти с нами..? _________ * входи, детка..! (исп.) ** ты в порядке? (исп.)
Джон Салленвуд: - Нет, - тихо отзывается он из глубины комнаты - слишком тихо, чтобы можно было принять это за ответ на вопрос, адресованный ему извне. Он слишком занят сейчас, чтобы отвечать на вопросы. Сидя на полу, он собирает рассыпанные шпильки. Одна из них оказалась под диваном, и теперь он выковыривает ее оттуда с таким рвением, как будто от этого зависит если не судьба всего мира, то как минимум его собственная. Прозвище, данное ему Моной, звучало похабно, как кличка сутенера. Скорее всего таковым он и был, этот Большой Лу, который когда-то глубоко и отчаянно больно обидел ее, у которого, вероятно, были такие же светлые глаза, или похожий голос, или похожая осанка, или носил он такие же дурацкие галстуки, и которому она мстила до сих пор - через другого Лу, который по какой-то лишь ему одному известной причине согласился принять на себя чужую роль. Кармен узнала его сразу. Позвала по имени. И он откликнулся ей - большой серый парень из темной чащи, голодный и злой, верный и смелый... затем только, чтобы проводить ее взглядом провинившегося щенка.
somebody: Она сказала: я хочу остаться здесь с тобой. Хочу любить тебя. Кармен не лгала в тот момент, ничего не изменилось и сейчас. Но всякие иллюзии должны исчезать вовремя, пока не стало слишком поздно. Это просто ее сердце тоскует без тепла. Это она, словно глупенькая кудряшка Джулия, все еще верит, что в ком-то, ожесточенном от ран и потерь, может жить такое же чувство. Спасибо Волку, что не дал ей продолжать, оттолкнул, показал, чего стоит и она, и вся ее нежность, которой сдалось без боя даже хваленое чутье на опасности. Иначе она влюбилась бы, всей душой, насквозь, и ей стало бы все равно, насколько безнадежно. И было бы слишом поздно. Сейчас она еще может уйти. И постарается, чтобы Джулия покинула компанию этих двух ребят как можно скорее. И не вздумала выпрашивать у француза телефонный номер. И не смела влюбиться. Такие как он не женятся на девчонках, которые ублажают в постели двух парней за раз, да и кто бы стал? За спиной щебет: "амига, ты скоро..?", а Кармен все еще тут и задает самой себе издевательский вопрос: как долго еще может простоять в ожидании того, что ее попросят остаться?
Джон Салленвуд: Он поднимается, тяжело опираясь на диван. Возвращается к окну, к пепельнице с окурками, ссыпает шпильки туда и смотрит на получившуюся композицию - пристально, требовательно, с любопытством ребенка, смешавшего в одной пробирке два взрывчатых вещества. Но ничего не происходит. Свет не гаснет, стены не содрогаются, небо не опрокидывается, и сам он не проваливается сквозь землю, и молодняк в прихожей продолжает свою возню. - Райли! - зовет он неожиданно трезвым голосом. - Не вздумай больше пить сегодня!.. Повернувшись к двери, встречается взглядом с Кармен. Качает головой. - Ты провела меня. Ты не бабушка, Карменсита. Ты дровосек. - И грустно улыбнувшись, добавляет: - Прощай.
somebody: - Прощай. - она очень плотно прикрывает за собой дверь, чтобы ни щелочки не осталось, и берет за руку свою младшую подругу, чтобы вести на выход. И только когда собирается заговорить снова, вспоминает, что нужно еще и дышать. - Ну что ж, nena... покажи... где этот пряничный домик, что может накормить голодных в два часа пополуночи.
Фил Райли: Фил занят приведением в порядок своей порядком расхристанной одежды, а потому из всех слов сержанта успевает услышать только свое имя. И сунется в комнату, несмотря на красноречивый намек черноволосой. - Что..?
Джон Салленвуд: - Я сказал, бери такси и дуй домой, вот что, - ворчит Салленвуд, приближаясь к рыжему растрепе. Важно, по-отечески поправляет ему воротничок, как будто у самого наполовину расстегнутая рубаха не вылезла из штанов. - А твои друзья пусть как хотят. Мне с ними завтра не работать.
Фил Райли: Если уж кому не стоило сегодня пить, так это самому Салленвуду: выглядит сержант все сквернее и сквернее. Но Фил не собирается с ним спорить, машинально кивает, сует руку в карман куртки за бумажником... и обнаруживает что карман пуст. И этот, и другие, даже в джинсах не оказалось никакой завалящей пятерки, хлопай себя или не хлопай по бокам, как орангутанг, но денег нет. - Ээ.. Эрни, дамы... - он снова пятится к дверям - Вы идите, я потом догоню, ладно?
Эрнест Верней: Эрнест в свою очередь заглядывает в комнату, оценивает обстановку... и понимающе кивает. - Я провожу дам, не беспокойтесь, джентльмены. Как я понял, придется мне пиццу и все прочее выбирать на собственный вкус. Так что если что будет не комильфо, то заранее прошу пардону. Он уже не уверен, что хочет сюда возвращаться. В области сердца плещется стылая ноябрьская вода. Живое тепло, согревавшее сразу троих в едином объятии, было только иллюзией, рассеявшейся после краткой вспышки оргазма. Хмель рассеивается, и глаза видят реальность: мрачную конуру, хмурого Цербера, усталого и вымотанного до предела Рыжего, старую мебель и заляпанные обои, тесную прихожую, где толкутся две шлюхи, одетые с дешевым шиком и пахнущие дешевыми духами... и этот аромат гулящих женщин смешивается с не менее резкими запахами тмужчин - кожи, железа, табака, пота и спермы. "Зачем я здесь? Что искал в этот отражении прошлого? Ах, да... Благодарность. Я просто благодарен этому полицейскому за ту ночь в участке иза то, что он позвонил отцу... Наверное, мне нужно было еще раз вспомнить, откуда я вышел, чтобы понять, куда я теперь иду". Но все-таки ему нужно сюда вернуться. Он еще сам не знает зачем, но игнорировать сигнал не намерен. - Я скоро, - повторяет он, хотя никто не обращает на него внимания и не отвечает - "да, конечно, возвращайся скорей". Эрнест выходит в коридор, обменивается ничего не значащими фразами с девушками, и вот они уже на темной лестнице. Дверь захлопнулась за спиной. - Я вернусь, - повторяет художник. Но его никто не слышит.
Джон Салленвуд: Салленвуд никогда не признается себе в этом, но он рад, что Райли-растяпа посеял бумажник и вынужден просидеть здесь до утра. Весь день сержант только и мечтает о том, чтобы забиться в нору, побыть в тишине, но стоит ему остаться одному, как его одолевает страх смерти - что хуже всего, не физической. Он боится звуков, которые издают часы, его пугает скорость, с которой нарезает круги секундная стрелка. Ему кажется, если он посмотрит на циферблат, тот прямо у него на глазах искорежится и стечет со стены, как на той испанской картине (си, амига). Он чувствует, как время сбегает от него, обостряя память и лишая надежды. Сколько он себя помнит, он ходил по струнке, по грани, по краю - сквозь депрессию и войну, и далее - вверх, по служебной лестнице, на одну ступеньку, всего лишь на одну, его способностей не хватает на большее, его сил не хватает на то, чтобы что-то построить, что-то создать, кого-то облагодетельствовать, в ком-то продлиться... Он уходит, он исчезает, он истончается, снова и снова, мгновение за мгновением, и он не знает, как этому помешать. Ему не за что зацепиться, и он цепляется к мелочам. Он злится на тех, кто моложе его, успешнее его, у кого все еще впереди - и кто не ценит того, что имеет. Он злится на Вернея - за то, что у него есть отец, фамилия, дом, образование и краски, чтобы выплеснуть все, что он видит и чувствует, и, будучи художником, этот наследный принц еще смеет быть несчастливым. Он злится на Джулию - за то, что дура, которая делает все, чтобы он, приехав в очередной раз на вызов, обнаружил ее маленькую белую тушку в сточной канаве. Он хочет злиться на Кармен, но не может придумать за что, и злится на нее за то, что ему не за что на нее злиться. Он злится на Фила - просто потому что тот оказался рядом и присел на подлокотник дивана, где меньше четверти часа назад лежала Кармен, готовая любить волка и - самое главное - человека. Он хочет обругать мальчишку как-нибудь эдак, но в голове звонко и пусто, и он молча открывает окно и устраивается на подоконнике с сигаретой в одной руке и пепельницей, полной шпилек, в другой - сейчас пусть будут, а утром он выкинет их, подивившись, откуда они вообще появились. Рыжему явно неловко, он хочет что-то сказать, но не решается. Часы тикают. Салленвуд, сделав затяжку, прикрывает глаза. - Устал я, Филипп. Не передать...
Фил Райли: Фил молча кивает головой, он тоже устал, эйфория, которая завертела его вместе с Эрнестом и Джулией сошла на нет, сменяясь отупением и, черт ее дери, головной болью. Как будто похмелье пришло раньше срока. Ему отчаянно хочется уснуть, где угодно,можно прямо тут на голом полу. Только бы впасть сейчас в спасительное забытье и очнуться назавтра, где все будет правильно. Как раньше. Но оттого так и тоскливо сейчас Рыжему, что как раньше не будет больше уже никогда. Он слишком близко видел их всех сегодня - Мейбелл, Джулию, Эрнеста, Кармен.. и особенно Джона Салленвуда. И даже если эта ночь закончится, оставив их в целости и сохранности, сержант уже никогда не будет для него тем "злым сыщиком из сериала", которым представал поутру в управлении. Фил был бы согласен на "злого сыщика". Только не на это ощущение. Будто стоишь на краю воронки зыбучего песка, и тянешься к нему, чтобы вытащить... а он глядит мимо твоей протянутой руки и не видит тебя, и медленно, обреченно тонет, и песчаная воронка ширится, осыпаясь уже под твоими ботинками... Фила передернуло. - Я хотел...поблагодарить. - кашлянув, чтобы заглушить проклятый песчаный шелест, говорит Райли. - Спасибо, что оставил тут. Сам не знаю, где мог потерять чертов бумажник.
Джон Салленвуд: - На то он и бумажник, чтобы вечно теряться, - Салленвуд улыбается так, будто лично знаком со стражем, стоящим у входа в измерение, где копятся пропавшие бумажники всего человечества, и с легкостью провел бы туда всякого, да только не станет - из вредности. - Ты ведь не хочешь сказать, что раскис из-за пропажи? Все равно не поверю.
Фил Райли: - Я не... - начал было Райли, но махнул рукой и потянулся за сигаретой. - Я, понимаешь, вдруг позавидовал придурку, которого мы отскребали от асфальта утром. Он взял и сбежал отсюда, а другие остались.. паковать его в мешки, писать отчеты.. устраивать похороны и всю жизнь мучиться, и спрашивать себя, что сделали не так, что он решил лучше умереть, чем жить с ними. К-козел.
Джон Салленвуд: - Свинья, - поправляет Салленвуд. - Грязная, вонючая, эгоистичная свинья. Думаешь, он вознесся и сидит теперь где-нибудь на облаке, дрыгая ножками и повизгивая от восторга, потешается над нами, грешными, пока мы тут мельтешим над его ошметками? Ты точно знаешь, откуда он сбежал, но знаешь ли ты - куда? Знаешь ли ты, о чем на самом деле думают те, кто его похоронит? Может быть, они только этого и ждали. Может, вздохнули с облегчением. Может, радуются. А может, не чувствуют ничего... А он-то воображал, как ловко он всех обставит... Чему завидовать?
Фил Райли: - Так ведь и ты не знаешь, что они думают. - Фил кусает добытую сигарету и выплевывает на ладонь фильтр. Когда горло от затяжки дерет до рези в глазах, отчего-то кажется, что остальное не болит. - Может, и не чуяли за собой никакой вины, пока он это не сделал. Может, это он чувствовал себя виноватым и решил лучше сдохнуть, чем попросить прощения. Как будто это поможет.
Джон Салленвуд: Он пристально смотрит на парня. Ждет, когда тот закурит. Прищуривается, как будто дым от чужой сигареты причиняет боль не чужому горлу, а его глазам. - Ты чувствуешь себя виноватым, Райли?
Фил Райли: - В том, что этот парень сверзился с крыши? Нет, я его живым никогда не видел. В том, что трахнул Джулию этой ночью, тогда как она хотела только Эрни? Наверно, стоило бы, да только она не возражала. Более чем не возражала... - он попытался хохотнуть, но подавился дымом и закашлял.
Джон Салленвуд: - Если все остались довольны, в чем тогда твоя вина? Едва пополнив пепельницу очередным окурком, Салленвуд вытряхивает из пачки новую сигарету, но раскуривать не спешит, вертит ее, мнет в пальцах. - Я должен был предупредить тебя насчет Вернея, - произносит он наконец. - Надеюсь, все обошлось?..
Фил Райли: - Вот кто остался недоволен, так это он. - Фил кривит губы. - Но обошлось, да. Кто бы подумал... на таком парне девчонки гроздьями виснут, а поди ж ты. Тут Рыжий покривил еще и душою, еще в "...Змее" у него мелькала мысль, что Верней как-то чересчур привлекателен. И парни, если кто с наклонностями, должно быть, от девчонок не отстают. А вот им с сержантом, если подумать... чертовски не везет. Еще пара затяжек, и Фил поделится этой мыслью.
Джон Салленвуд: Сержант щелкает зажигалкой и сразу же отпускает рычажок. Снова щелкает и отпускает. Щелкает - отпускает... Швыряет ее на подоконник вместе с сигаретами. Встает. Кивает в сторону кухни. - Кажется, там еще оставалось пиво...
Фил Райли: - Угу. - Филу хочется пива; как всегда после того, как из мозгов выветривается смесь алкоголя, начинается дикий сушняк. А еще хочется, чтобы Салленвуд слез с подоконника и тот, словно учуяв безмолвную просьбу, пополам с простенькой матерщиной, встает. - Идем выпьем. Пиво уже перестало быть ледяным, но еще не стало противно-теплым. Райли откупоривает банку, передавая сержанту, берется за свою и пару секунд медитативно любуется поднимающимся дымком. - За что бы...? Давай за женщин. Чтобы не обманывали наших ожиданий.
Джон Салленвуд: - Тебе еще рано горевать об обманутых ожиданиях, - усмехается Салленвуд. - А мне... столько не выпить. И тем не менее он пьет, глотает шипучее пойло, не разбирая ни вкуса, ни градуса, хоть оно уже и не лезет, и норовит пролиться обратно, он упрямо проталкивает его в себя, словно это каким-то образом способно исправить последствия необдуманного решения, принятого восемь лет назад. Отправляя в помойку очередную порожнюю банку, он думает: "Не дай Бог тебе так ошибиться..." И лишь по тому, как глядит на него Райли, догадывается, что слова эти прозвучали вслух.
Фил Райли: Фил, наконец, глотает свое пиво. Такая безнадега в его голосе, самому впору удавиться. - Никто не учится на чужих ошибках.. - говорит Райли с таким видом, будто ему не двадцать лет, а сорок. - Вообще никогда. Но почему вы.. почему вы не... - визг шин за окном заглушает его слова, кто-то за рулем явно пьян, но пусть разбирается с лихачом тот, у кого нынче дежурство. Фил не догооворил свое "разведетесь", но глядит в пол, понимая, что и так сболтнул, наверное, лишнего.
Эрнест Верней: - Regarde, où tu vas, le crétin! Aujourd'hui je ne me réunis pas à l'enfer... Non aujourd'hui! Эрнест выбрался из машины, заехавшей на бордюр и остановившей в каком-нибудь метре от ближайшего фонаря, и, щедро угощая водителя цветистыми французскими ругательствами, вытащил с заднего сиденья пару коробок с пиццей, упаковку джин-тоника и бутылку чистого, неразбавленного содовой джина. - **Pardonne, l'ami, le dernier verre était superflu... Tu vis ici ? Nous répéterons Peut-être, demain ? - Vais sur paf. -Il est clair, moi non dans ton goût. Шофер - Эрнест потом не вспомнит ни его имени, ни лица, он так и останется для него расплывчатой тенью холодной и пьяной ночи - бьет по газам и машина, выхаркнув вонючее облако гари, исчезает в темноте. Верней зашел в подъезд, не будучи до конца уверен, что это тот самый, но запах кошек, сырости, прокисшего супа и... дешевыз духов услужливо просигналили: ты входишь в Зону, приятель, ты на верном пути. На площадке темно. Не то кто-то выкрутил лампочку, не то она сама перегорела, но как бы там ни было, Эрнест ощущает себя персонажем американского ужастика - не хичкоковского утонченнго хоррора, о нет. Того низкобюджетного дерьма, что крутят по кабельному, и которое под завязку населено ведьмами, вампирами и оборотнями... оборотнями? "Ну да, очень похоже... Сейчас войду и застану вместо двух мужиков серого волка и рыжего лиса. А может, Кербера со Сфинксом." Он нажимает кнопку звонка, не уверенный, что его впустят - но готовый идти до конца. ________________________________________________________ *Смотри, куда едешь, кретин! Сегодня я не собираюсь в преисподнюю... Не сегодня! **-Прости, приятель, последний стакан был лишним... Ты здесь живешь? Может, повторим завтра? -Иди на хуй. -Понятно, я не в твоем вкусе.
Джон Салленвуд: «Почему я не... поверну время вспять?..» На шум под окнами - слишком привычный шум - Салленвуд не обращает внимания, но как укушенный дергается, когда слышит звонок в дверь. Вроде бы француз говорил, что вернется, но Джон был уверен, что ему это показалось. Он направляется в прихожую, бросив на ходу Филу: - Хочешь услышать ответ - задавай вопрос и не мямли. А не хочешь, так и вовсе не открывай рта.
Фил Райли: Дельный совет, да только момент уже упущен, явился Верней. Фила как-то нехорошо замутило при мысли о том, что француз принес еще выпивки, и он залил гадкое ощущение добрым глотком пива, а потом поднялся и вслед за хозяином направился встречать Эрни
Эрнест Верней: Эрнес был готов ко всему, но все-таки вздрогнул, когда дверь распахнулась, и в проеме выросли две мрачные фигуры, дышащие перегаром и табаком. "Как в одном из притонов Чайна-тауна...Сейчас спросят пароль и, если не отвечу, всадят в брюхо шесть дюймов стали." - Кармен повезла Джулию к себе, - сообщил он. - Так что на сей раз я без девиц. Но зато с пиццей. И так как быстрой реакции не последовало, Эрнест счел нужным осведомиться: - А вы вообще помните, джентльмены, кто я такой, или мне по второму разу представляться? Эрнест Верней, к вашим услугам. Специально приехал сюда из Франции, чтобы поблагодарить сержанта Салленвуда за безукоризненное выполнение служебного долга...
Джон Салленвуд: Салленвуд с любопытством разглядывает француза, по-собачьи склонив голову набок, стараясь определить, не шутит ли он. Похоже, не шутит. Переминается с ноги на ногу, опасливо сторонится порога, как будто только что обнаружил себя возле драконьей пещеры или волчьего логова, или у входа в загробное царство. Встрепанный, как воробей, и, как встрепанный воробей, жалкий, смешной, несуразный со своей инородной галантностью - и такой трогательный в своей искренней попытке сделать что-то хорошее для чужого (и уж наверняка не самого приятного из всех его знакомых) человека, что Джон не может не улыбнуться. - Ты издеваешься, Орфей? - прерывает он неуместную церемонию. - Я еще не все мозги пропил. И отступает от двери, пропуская парня в квартиру.
Фил Райли: Филу ничего не сотается, как отступить к стене, дожидаясь, пока Верней пройдет в квартиру. Он выглядит расстроенным, и Райли совсем уж было собрался ободряюще похлопать по плечу, но не стал, вспомнив темную спальню, пропитанную запахами секса, а вместо этого стал приглядываться к тому, что француз притащил с собой. - Вот это всем гостям гость... с пустыми руками не ходит.
Эрнест Верней: Они "отмирают" - как в детской игре, по знаку водящего - заговаривают с ним, приглашают войти... И голоса у них вполне человеческие и мирные. Никакого утробного рычания или зловещего пришепетывания, как в ужастиках. "А ведь он прав... Последний стакан действительно лишний", - подумал Эрнест и, пробираясь по тусклому коридору на кухню, прикинул, сколько джина вперемешку с коньяком плещется у него в крови. Пожалуй, этого количества хватило бы, чтобы утопить линкор. Но Джон и Фил нисколько не трезвее. Может быть, именно поэтому Кармен и завернула Джулию домой из пиццерии - один пьяный мужчина, это еще приемлемо, но трое лыка не вяжущих парней - чересчур даже для двух раскованных девушек. Эрнест поставил на липкий стол выпивку и коробки с пиццей. - Не знал, кому из вас что нравится, так что выбрал на свой вкус. Так что одна здесь с ветчиной, орегано, артишоками и грибами, а другая - аж с четырьмя сырами. А джин-тоник с хинином, так что есть шанс, что мы все трое с утра будем в порядке.
Джон Салленвуд: Джон обозревает преподношения и понимает, что его сейчас стошнит. И ладно если бы только физически. Ему хочется позорно удрать в сортир, запереться там и никогда больше не показываться людям на глаза, и он, несомненно, поступил бы так, если бы хоть на одно мгновение поверил, что ему от этого станет легче. Вместо этого Салленвуд указывает парням на полку над раковиной: - Стаканы там. Усаживается возле стола, приоткрывает верхнюю коробку и, глядя на расплавленный сыр, невольно вспоминает сегодняшние, а также вчерашние, позавчерашние, прошлогодние и прочие пятна, лужи, потеки на асфальте, на дороге, на обочине, на полу, на стенах, на задних, передних и прочих сиденьях, стульях, креслах, диванах, коврах, подстилках, стульчаках... Поморщившись, отодвигается. Несколько секунд размышляет, не пойти ли и правда в сортир, не остаться ли там, не замуроваться ли фараоном в гробнице, да только одному страшно, а захватить с собой некого - ни жены рядом нет, ни любовницы, ни верных слуг вроде Ленни и Барни, ни хотя бы кошки - кошка давно сбежала, дурацкая была затея заводить кошку вместо ребенка, он ей сразу так и сказал, но разве она хоть раз к нему прислушалась, разве она хоть раз услышала его по-настоящему, разве она вообще способна его услышать?.. Он глубоко дышит - как всегда, когда нужно унять сердцебиение и тошноту, какой бы природы она ни была, пищевой, алкогольной, сартровской, набоковской* или его собственной, уникальной, никем до сих пор не описанной - и остается на месте. Проводит рукой по лицу. И заявляет внезапно без тени иронии. - Иногда я жалею, что я не голубой. Кажется, Трой - единственный, с кем я мог бы составить счастливую пару... - Поднимает глаза на Райли. - Только не говори ему. Он расстроится. ----------------------------------------------------------- * Короткий рассказ "Ужас" (1927). Прочитать можно здесь.
Эрнест Верней: Эрнест присаживается на подоконник, лезет в карман куртки за сигаретами. В обычные дни он столько не курит - язык уже онемел от никотиновой горечи -но вести подобные беседы можно только в процессе наблюдения за кольцами сизого дыма... Сизым змеем. "Будьте же вы кротки,как голуби, и мудры, как змии..." - Возможно, не открою Америку, Джон... Но счастливую пару с другом можно составить и не будучи голубым. Помнится пару лет назад мы с тобой начинали разговор на эту тему, да так и не закончили. Он зажигает сигарету, предлагает раскрытую пачку собеседникам. - Весь вопрос в том, как найти друга и сохранить дружбу...
Джон Салленвуд: - Иди нахрен, - огрызается Салленвуд в ответ на напоминание, но скорее устало, чем злобно, и сигарету берет, а их он берет лишь у тех, кому если не симпатизирует, то хотя бы не ненавидит, и то ладно. - Весь вопрос в том, как не облажаться, решив, что кто-то подходит тебе как друг... - Он фыркает, не сдержавшись. - Или как жена.
Фил Райли: Фил занят: он возится у сержанта за спиной, пытаясь открыть кухонную форточку. Когда, после сопения, рывков и тихих проклятий это наконец удается, Рыжий некоторое время стоит, высунув голову в окно, почти как днем. Лучше запахи мокрого асфальта, и даже мусорный душок из-за угла, чем дремучая безнадега. Гаже формалина. Мужики за спиной пару раз роняют слово "голубой" и Фил матерится в форточку. Его сегодня это достало. Сейчас окажется, что и утренний труп шагнул с крыши от тоски по какому-то "эльфу", дери его за ногу... - Весь вопрос в том, как не облажаться.... - Вопрос в том, смотришь ты на человека, или в себя, когда с ним говоришь.. или трахаешься. - Райли отлипает от окна и делает шаг к раковине, набирает пригоршню воды, чтобы плеснуть себе в лицо. - Хочешь быть с этим человеком или просто тебя тошнит от одиночества. А людям не нравится чувствовать себя е**ной микстурой.
Эрнест Верней: - Е...й микстурой? - усмехается Эрнест. - Спиши слова, приятель. Это же идеальный каламбур. Да... а по мне, так очень даже неплохо быть персональной дорожкой кокаина. В тебе всегда нуждаются... Бегают за тобой...Идут ради тебя на разные безумства. Правда, и риск тоже двойной: тот, кто тебя потребляет, как наркоту, рано или поздно соскочит... либо подсядет окончательно. И неизвестно, что хуже. Он с сомнением смотрит на взятую со стола банку джина с тоником, но все же открывает, прислушивается к змеиному шипению газа и салютует мужчинам: - За продолжение знакомства. Отпивает глоток и спрашивает совершенно серьезно: - Слушай, Рыжий, а чем так плохо - лечить чужую больную душу? Признайся, ты просто не веришь в это. Как не веришь и в то, что кто-то захочет возиться с твоей.
Фил Райли: - Ага. - Райли тянется к новой банке с выпивкой, бездумно делает большой глоток. - Вообще-то это просто отлично, когда у тебя есть такая микстура. Всегда под рукой, всегда поможет. Удобно. Никогда не возразит, потому что тебежебольно! Примчится к тебе в три часа ночи... потому что тебе захотелось поговорить. Только никем иным кроме полезной микстуры такой человек для тебя не будет. Что, не так? - Рыжий ухмыляется во весь рот. - Я, Эрни, и пил микстурку, и сам ею бывал. Недолго.
Эрнест Верней: Эрнест задумчиво кивает - не возражая и не соглашаясь, продолжает размышлять на тему. - Но когда чертовски болит... до слез... когда ты на все согласен, только бы оно, е.. твою мать, утихло - без микстуры или пилюли ведь не обойтись, так? И даже если лекарств очень много... выбор пузырьков и мензурок - на любой вкус...всегда есть те, которые ты со временем начинаешь предпочитать прочим. К некоторым даже... привязываешься. Крепко привязываешься. Он тяжело вздохнул и посмотрел в темное окно. - Мне вот кажется, я знаю в чем разница. Самая любимая женщина, женщина всей твоей жизни - не та, что заставляет тебя страдать больше всех. И не та, что стелется, как рабыня, предвосхищая все твои желания. И даже не та, от которой у тебя стоит как кол круглые сутки... Женщина всей твоей жизни - это та, к кому ты приползешь умирать.
Джон Салленвуд: Неохотно поднявшись с места, Салленвуд огибает стол, копается на полке с посудой, добывает стакан, берет бутылку неразведенного джина, откупоривает, наливает не отмеряя, выпивает, наливает снова, будто не замечает, что на кухне есть кто-то еще. Их голоса раздаются словно из другого измерения, он вполне доволен тем, что ушел от разговора, и возвращаться не собирается. По крайней мере до тех пор, пока не осушит половину бутылки и не зажует чем-нибудь. Откопав в одном из кухонных ящиков нож, он поворачивается к столу, придвигает к себе одну из коробок, открывает ее... - Женщина всей твоей жизни... толкает его под локоть. Он вздрагивает. Нож выскальзывает у него из рук.
Фил Райли: - Во, видишь. - Рыжий кивает Джону на поникшего Вернея, а потом наклоняется к французу, сжимая его плечо - Приятель... а ты когда-нибудь любил женщину? Так, чтобы думать сначала о том, не причинишь ли ты боли ей, а затем - о том, что тебе наступили на любимую мозоль.. - Фил глядит на оброненный Салленвудом нож, потом подхватывает его и торчком всаживает в центр пестрого круга из теста с начинкой. - Приползешь умирать.. даже если у нее дома муж и четверо детей. Чтобы омыла твои раны, положила голову на колени.. а когда скопытишься - до конца дней корила себя за то, что не уберегла. Какая драма, бл*дь..! - в преувеличенно театральном жесте Фил сбивает рукой со стола пивную жестянку. - Бл*дь. - добавляет он, глядя на лужу. - Есть чем вытереть?
Джон Салленвуд: Джон рассеянно качает головой. - Вот, значит, как... Отступив от стола, упирается задом в край раковины. - Вот почему она... Прикрывает глаза ладонью. - Я захотел жить с ней. Я захотел с ней жить... Пива - ваш единствиный друг. Ниабижайте пиву!
Фил Райли: Когда ответа не последовало, Фил сознает, что и сам сейчас тоже - говорил в себя. Рыжий поднимает голову, упирается взглядом в Салленвуда. - Джон..?
Эрнест Верней: - Захотел жить... - эхом отзывается Эрнест. - С кем же? Кто она? И в этом вопросе нет ни грамма праздного любопытства. Чужое горе, выплюнутое сквозь зубы хриплым признанием, бьет его по нервам, как высоковольтный разряд. От Джона сейчас веет тем самым ледяным чернм ветром преисподней, который он вдыхал однажды - и потому не может ошибиться в значении происходящего. Он даже не успевает ответить Филу, что у женщины всей жизни просто не может, не может оказаться другого_мужа и детей_не_от_тебя...
Джон Салленвуд: Не отнимая руки от лица, другой он делает предостерегающий жест, мол, не трогайте, не приближайтесь, а лучше уйдите отсюда, сгиньте совсем... Но поздно. - Ты ее видел...
Фил Райли: - Вон оно как... - Фил со злостью давит в пепельнице едва начатую сигарету. Мона. А Моне не нужен тот, кто будет с ней жить, ей нужен тот, кого она может ненавидеть... Чтобы изменял жене с проституткой, хлестал горькую в баре, провонявшем табаком до фундамента, и ни за что не смел быть лучше, чем она решила о нем думать. Честное слово, он бы это сказал вслух, и даже нарвался бы на драку. Но Райли устал. Смертельно устал перебирать ногами на краю осыпающейся воронки, устал видеть, как эти двое завороженно скользят прямо в песчаный зев. - А как насчет того, чтобы вообще - жить..?
Эрнест Верней: - Я не знаю, - честно отвечает Эрнест. Сигарета почти догорела до фильтра, но он не замечает этого. Уголки рта вздрагивают, как у печального Пьеро. - Я пытаюсь...Временами даже начинает получаться. Но иной раз посмотришь вокруг и видишь: все так же паршиво, как и было. Хочется найти покоя в женских объятиях, да. Но это иллюзия. Это иллюзия, Джон... Мы все хотим одного и того же, в сущности. Но только у женщин ничего такого нет, потому что они-то хотят совсем другого...
Фил Райли: - И чего ж они хотят, по-твоему? - отозвался Фил, к которому не обращались. У Рыжего даже язык зачесался спросить, что ж такого Вернею удается найти в парнях, помимо внешних причиндалов, раз уж месье предпочитает иметь дело с ними.
Эрнест Верней: - Земного, - легко отозвался Эрнест. - Иногда - совсем приземленного... или даже подземельного. Понятного. Устойчивого. И ограниченного. Пока мужчина ищет очередной Грааль, женщина стремится поставить ему и себе границы. Замкнутое пространство нужно им, как воздух...Внутри гнездышка очень уютно, кто бы спорил. Но временами там совершенно нечем дышать. Он скрестил руки на груди: - Мужчине, кроме гнездышка, нужно еще и небо... В женских объятиях он забывается, а когда приходит в себя, уже поздно.
Фил Райли: - Смешной человек. - сообщает Райли - Ты так рассуждаешь, как будто мы, мужики, ни разу не жрем, не спим и не опростаемся.
Эрнест Верней: - Жизнь тела тут ни при чем, Райли... Тело оно и есть тело. Пока мы живы, обречены таскать на себе этот мешок с кровью, мясом, костями и дерьмом. Но только я говорил о другом. Совсем о другом. Он бросает окурок в пепельницу и сразу же зажигает новую сигарету (бедное сердце, давай-ка, напрягись, работай, работай...) - Можно давать телу все необходимое, просто затем, чтобы жить. Куда как хуже, если начинаешь думать, что жизнь тела, в теле, для тела - это, собственно, и есть_сама_жизнь. Метафорически... мы созданы из глины и праха, и только искра духа делает нас живыми. Женщина рождает нас, она владеет жизнью и смертью. В конечном счете, только она одна решает, родиться тебе или нет. И потому женщина священна. Но смотрит она все больше на глину, и редко избирает благую часть. Это божество, но жадное, требовательное божество. не терпящее соперников у своего алтаря. А соперниками становится все, что противоположно ее стремлениям. Ты даешь ей то, что она хочет... Любовь, поклонение, свою страсть, свое семя, свой дом и свои деньги... Но ей этого мало, она хочет все больше - хочет всего тебя, твое тело и душу, твои мысли, твою свободу - все должно быть посавлено на службу тому пространству, внутри которого она царствует. И в какой-то момент ты хочешь перешагнуть границу. Вдохнуть воздуха. Снова увидеть небо... Чаще всего ты зовешь ее с собой, ты показываешь ей, как можно измениться... но ей не нужно ничего такого. Она цепляется за свои границы, и за тебя - привычного и понятного. Сдашься - тебя простят. Взбунтуешься - вот тогда на месте Марии ты увмдишь Лилит, на месте Дурги - Кали...
Фил Райли: - Будь проще, Верней. Разгляди в бабе человека, а не это.. хтоническое чудище и будет тебе счастье. Я проверял. Фил не добавляет больше ничего, смотрит на Салленвуда, погруженного в себя, которого совершенно, казалось, не тронул разговор молодняка и решает нарушить его уединение с призраками. - Джон... Дай огоньку - Рыжий тянет к нему руку с незажженной сигаретой
Джон Салленвуд: Он понимает, что с ним происходит неладное, но как ни старается, не может понять, где именно, в каком месте, на какой глубине. Все это время, потерявшее для него протяженность, он так и стоит у мойки, покачиваясь, глядя в пол, на пивную лужу, как будто собирается выудить из нее ответ, как показания из нерадивого свидетеля. В какой-то момент ему это почти удается. - Откуда ты знаешь? - спрашивает он, обращаясь к луже. - Откуда ты все это знаешь, мать твою? Почему не знаю я?.. Он поднимает голову. Вопросительно смотрит на француза. Переводит взгляд на рыжего, с трудом догадываясь, чего ему надо. При виде сигареты автоматически лезет в карман, достает зажигалку... Но вместо того, чтобы высечь искру, судорожно хватает Райли за руку, сует зажигалку ему, с силой стискивает его пальцы, заставляя сжать их в кулак. - Забери это. Убери. Чтоб я больше не видел. Отшатнувшись, цепляется за дверной косяк. Уже в который раз хочет уйти, но не может переступить через порог кухни, словно волк, окруженный флажками. Обреченный, El Lobo разворачивается. Прижимается к косяку спиной. Медленно сгибается, словно у него разболелся живот. И вот теперь, задыхаясь, он наконец понимает всю глубину... - Моя мать никогда не была замужем. Когда я спрашивал, кто он, отвечала: «не огорчай меня, солнышко». Я женился по любви, а разведусь скорее всего через суд. Та, к которой я отнесся по-доброму, едва не вскрыла меня, как консервную банку. Та, к которой я приходил умирать, ненавидит меня. Убивая меня, она чуть было не вернула мне жизнь, я сказал ей об этом, и она меня уничтожила. Я перетрахал всех проституток в городе. Я пью - и не чувствую дна. Я не могу спать без колес. Я ночую у напарника, потому что мне с ним тепло. Я бы предпочел не родиться, как моя дочь. Я черная дыра. Мне не больно.
Эрнест Верней: Эрнест смотрит на Салленвуда - зрачки расширены, как после кокаина - и ему кажется, что он наблюдает за агонией человека, в которого попала пуля. Ему не больно, но тьмы вокруг становится все больше, и скоро она поглотит его целиком. Верней по опыту знает, что агонию облегчить нельзя - при ней можно только присутствовать, держать в своих руках холодеющие руки, прижимать к себе цепенеющее тело... Может, душе становится легче, может - нет, но все-таки он полагает, что лучше им с Филом быть рядом с Джоном, чем не быть. Потому что Джону больно, больно по-настоящему, сколько бы он не утверждал обратного. Только что толку лепить на рану пластырь, когда уже началась гангрена? " Это мактуб, Джон. Мактуб. Но кто я такой, чтобы влезать тут со своим мнением..."
Фил Райли: Райли думает о том же. Кто он таков, сопляк, чтобы в это влезать. Что он видел, не поглядев ни разу смерти в глаза, что он знает, не потеряв безвозвратно тех, кого смел полюбить..? Он недалекий парень, который знает, что надо вставать, сколько бы ни падал, потому что если ты жив, то это зачем-то нужно; просто это вложили с детства в его лохматую рыжую башку. Фил сует в карман зажигалку, угрюмый и решительный; подходит к сержанту, чтобы придержать его за плечи, и как солдат, вытаскивающий тяжелораненого товарища, повлечь за собой из освещенной кухни, прочь от запаха табака, пролитого пива, пищи и разговоров, адресованных только самим себе. - Щас, Эрни, побудь тут... Пойдем, пойдем щас отсюда, ладно?
Джон Салленвуд: Он покорно следует за Филом в темный коридор. Сделав пару шагов, останавливается, чтобы перевести дыхание. Стоит наклонившись, упираясь руками в колени. Колени дрожат, голова по-прежнему кружится, но тошнота отступила, словно он и впрямь только что качественно проблевался. Не разгибаясь, Салленвуд бросает взгляд на Вернея, по-хозяйски рассевшегося на подоконнике. Смотрит на рыжего снизу вверх. Ему стыдно перед парнями, особенно перед младшим - он втравил новичка во все это вместо того, чтобы оказать поддержку, поговорить о его чувствах, о его переживаниях, ободрить, воодушевить, отвлечь, переключить на что-нибудь приятное, как сделал бы Трой. Но Салленвуд на это неспособен. Оказавшимся в непосредственной близости от черной дыры ничего хорошего не светит, так уж заведено. Ничего хорошего он сказать не может, даже когда улыбается с благодарностью. - Надеюсь, вы двое понимаете, что теперь мне придется вас убить?
Эрнест Верней: Эрнест созерцает эту чудовищную фреску - две изломанные фигуры, застывшие в проеме двери, как у разверстого гроба, смесь черного, серого и огненно-рыжего, и у него возникает ощущение дежа-вю... "Сегодня это уже было... Когда я вернулся сюда, и они открыли мне дверь. Диптих. Ритуальный рисунок готической часовни." Ему страшно и смешно одновременно, и хотя он вполне серьезно воспринимает угрозу Салленвуда, с губ срывается шутливая фраза: - Ты мне напомнил один анекдот, Джон... Можно, я его расскажу, прежде чем ты нас застрелишь из своей большой пушки? Вот, слушай. Маленький мальчик просыпается ночью под Рождество и видит Пер-Ноэля...мммм... то есть, Санта-Клауса, стоящего у елки и кладущего под нее подарки. Мальчик радостно вскрикивает и подбегает к Санте, протягивает к нему ручки, хватает за полушубок и восторженно лепечет: "Санта, Санта, я всегда верил, что ты существуешь! И теперь я точно знаю, что это так, потому что вижу тебя!" Санта зловеще улыбается и говорит: "Да, мальчик, теперь ты точно знаешь, что я существую... И поэтому мне придется тебя убить!"
Джон Салленвуд: Усмехнувшись, Салленвуд качает головой. Медленно распрямляется, разворачивается к Вернею и с улыбкой Санты из анекдота, вопрошает: - Ну и что бы ты хотел получить на Рождество, мальчик? Каково твое последнее желание?
Эрнест Верней: - Твою пушку, Санта, - отзывается Эрнест не задумываясь. Слова скатываются с губ, как ледяные шарики. - Может, тогда чары развеются, и ты придешь в себя - вспомнишь, что мы твои гости. "Да плевать ему на это". Черные зрачки Джона напоминают два пистолетных дула, и француз невольно припоминает, что нельзя смотреть в глаза обозленным псам, пьяным и психам. Но что-то мешает ему опустить взгляд... - Полагаю, Трой будет очень огорчен, когда узнает.
Фил Райли: Фил опирается на стенку спиной. Сейчас ему плевать. Нет, даже не так. Он злится, как может злиться тот придурок, который полез на треснувший лед, чтобы вытащить незнакомца, провалившегося в полынью и даже не прихватил надежной веревки. А теперь лежит пластом, утопающий шлет его нахер, и под собственным пузом уже начинает просачиваться ледяная вода. И что самое паскудное - сейчас прется еще какой-то псих, чтобы встать рядом. - Ну ладно. А что ты с трупами делать будешь, подумал..? Следак должен учитывать такие вещи.
Эрнест Верней: Эрнест по-прежнему сидит неподвижно, его поза может показаться вальяжной, но он больше не расслаблен - собран, насколько это возможно после такого количества алкоголя. Сердце бьется так сильно, что, кажется, удары слышны по всей комнате, но это не страх, а закипающий в крови адреналин... Ему интересно - Джон в самом деле до такой степени не в себе, что готовсовершить убийство, или это его обычная манера вправлять мозги молодежи, чтобы понимали, что почем? "Неужели он думает, что двое молодых мужиков позволят безропотно пристрелить себя, без всякого сопротивления? Он же полицейский... " Одна рука по-прежнему спокойно лежит на колене, но другая нащупывает в кармане матросский нож... "Ну, давай, Джон...Проверим, кто из нас быстрый, а кто - мертвый. "
Джон Салленвуд: - Может быть, тебе еще и оленей Санты, и тачку Санты в придачу? - фыркает Салленвуд. - Помнишь тачку Санты, мальчик? Ты так стенал, что жаждешь умереть, а предложи я тебе тогда свои услуги - всерьез - что, так и отдался бы? Скажешь, не стал бы сопротивляться? Думаешь, я в это поверю?.. - Теперь он смотрит на француза без тени улыбки. - Ты не умеешь с ней обращаться, Верней. Ты не знаешь ее. Ты не заглядывал ей в глаза. Ты не представляешь себе, какой... "нежной..." она бывает. Ты не умеешь ей доверять. - И, не утруждая себя пояснениями, безо всякого перехода, обняв Райли одной рукой за плечи и вынудив его оторваться от стены, продолжает: - Я расскажу тебе, что делать с трупами, Филипп, но не сейчас. Сейчас будь другом, послужи Санте оленем, проводи меня до койки, мне плохо.
Фил Райли: - Пошли. - Фил делает то, что давно собирался: ведет Салленвуда в гостиную, где еще недавно они разговаривали у окна, помогает опуститься на диван. Надеясь, что Эрни сумеет пару минут пробыть в одиночестве. Просто немного побыть в одиночестве. Из открытой форточки тянет сквозняком, Райли с наслаждением вдыхает мокрый ветер и возвращается к Джону. - Пить хочешь?
Джон Салленвуд: Тот кивает. - Пожалуйста... И пожрать... немного... И еще... Тянет его за руку, чтобы наклонился, шепчет на ухо: - В спальне, справа от кровати, в тумбочке, верхний ящик... Возьми и принеси сюда... И видя, что парень озадачен, добавляет: - Мне так спокойнее... Ты же не поверил, что я это всерьез, правда?.. Я же не Санта из анекдота. Райли, я... Последнее так сложно произнести вслух, но после всего, что он уже успел вывалить на головы этих несчастных мальчишек сегодня, он может себе это позволить. - ...живой человек.
Фил Райли: - Я знаю, Джон. - он пожимает сержанту плечо вместо того, чтобы похлопать: участие, а не покровительство. - Я быстро. В кухне Фил оторвал от короьки с пиццей крышку, бросил туда пару напластанных тут же ломтей и не забыл впиться зубами еще в один. - Щасвирнус.. - жуя, кивнул он Эрнесту. - Пусть пока он там посидит. Подождешь? Я с тобой договорить хотел.... Еду и стакан с водой Фил вручил Салленвуду, а потом скрылся в спальне. Усталости он сейчас не ощущал, может, дело было хоть в каком-то подобии осмысленных действий. Пистолет был в самом деле там. Фил достал обойму перед тем, как унести его с собой в гостиную и показать Джону, садясь напротив. - Вот он.
Эрнест Верней: Пока Райли носится по квартире, нянчится с Салленвудом, как с отцом или с родным братом, и очень хорошо справляется с взятой на себя ролью ангела-хранителя - Эрнест занимает позицию невмешательства. Уже не первый раз на протяжении этих пронзительно-тоскливых вечера и ночи он ощущает себя чужим. Чужим, но почему-то не лишним... Он по-прежнему не может понять, почему не поехал с Джулией, почему до сих пор торчит здесь, рядом с обезумевшим полицейским, погруженным в черноту безысходной боли, и едва ли различающим имена и лица, рядом с полузнакомым рыжим парнем, не очень-то довольным его присутствием (может, у них с Салленвудом и впрямь свои секреты и свои темы для откровений) - но в то же время ему не хочется находится ни в каком другом месте. В голову приходит странное сравнение: он сейчас точно начищенный серебряный подсвечник - абсолютно неуместный в этой угрюмой холостяцкой берлоге, ни весть как попавший сюда и никому, в общем-то не нужный... однако он прочно занял отведенное ему место, сросся с ним, и вольно или невольно стал частью пространства. Рано или поздно его спросят - ну а ты здесь зачем, что тебе нужно? - ему будет что ответить, но время для подобных бесед еще не пришло. Эрнест прислушивается к звукам, доносящимися из-за двери - они вполне мирные. Это не борьба, и, хвала небесам, не агония. "Удачи тебе, Рыжий. Надеюсь, у тебя получится... " Он прислоняется к стене и закрывает глаза. Ему хочется спать... но спать нельзя. Фил еще хотел о чем-то поговорить с ним. В полудреме перед ним проносятся причудливые образы, очень напоминающие оленей Санты, запряженных в полицейскую машину.
Фил Райли: Он повертел пушку в руках, пожал плечами, положил на стол. Джону видно, что оружие тут, рядом, а что разряжено - так ведь он же сам намекал: на всякий случай, чтоб никто не начудил. А пока сержант не потянулся за пистолетом, Фил вручил ему стакан и смотрел, как тот пьет. Запах остывшей пиццы щекотал Рыжему нос, он подумал о Вернее, оставленном на кухне и о том, что собственное сегодняшнее потрясение на фоне происходящего как-то меркнет. Приснится ему давешний придурок со сплющенной башкой, а Фил скажет: поди вон, мудак, не до тебя. Есть вещи и пострашней. - Мне остаться.. - не подумавши, ляпнул Фил и поспешил исправиться - или лучше отдохнешь от нас обоих?... - он еще помолчал, подождал. потом отправил картонку с едой туда же на стол. - Я еще зайду, ладно..? - кивок в ответ Фил счел разрешением и отправился в кухню. Эрнест клевал носом, так что Райли пока молча хлебнул из банки тоника и дожевал свой кусок. Временное облегчение разбудило зверский аппетит. - По-моему, тебе уже не до бесед о вечном, приятель.. э?
полная версия страницы