Форум » Недавнее прошлое » Июнь 1965 года, частная клиника Сан-Вивиан, Антиб. » Ответить
Июнь 1965 года, частная клиника Сан-Вивиан, Антиб.
Эмиль Шаффхаузен: Эмиль прилетел с конгресса по методам психоанализа в большой психиатрии, который проходил в Канаде, и наутро, отдохнувший и взбодренный чашечкой кофе, поехал в клинику. Предстояла большая творческая работа по осмыслению материалов, представленных коллегами и оппонентами, и доктор предвкушал, как распределит свое рабочее время, чтобы по максимуму уделить внимание своим свежим впечатлениям и новым идеям. Но, как говорит пословица, "хочешь рассмешить Бога - поведай Ему о своих планах"... Сан-Вивиан встретила своего патрона целым ворохом новостей и срочной работы. Его личный помощник сразу после приветствия и обмена первыми впечатлениями протянул ему несколько листков с перечнем записи звонивших в отсутствие доктора пациентов и их родственников - половине из них требовалась срочная консультация по лечению, кому-то отсрочка по оплате своего пребывания в стенах клиники, кому-то - судебный иск на возмещение морального ущерба... Из всего этого потока особняком стоял тревожный звонок графа де Сен-Бриз - помощник обвел его красной ручкой. И ниже была приписка, что так же на ипсофон* позавчера поздним вечером пришел звонок от Эрнеста Вернея, он хотел что-то сказать, но поняв, что беседует с бездушной техникой, повесил трубку. Взяв листы с собой в кабинет, Шаффхаузен чувствовал, что его планам в ближайшее время не суждено осуществиться. Срочные счета, нелепые судебные иски от пациентов в рецидиве, нудные консультации по какой-нибудь ерунде навроде разрешения самостоятельно снизить дозу лекарства, да еще и какая-то очередная неприятность в семействе Сен-Бриз. Эмиль подумал, что напрасно взялся тогда за работу семейного консультанта для них, но теперь ему, видимо, предстояло ее продолжить... Устроившись в кресле и отодвинув до вечера кейс с бумагами, он углубился в решение накопившейся рутины. Рассортировав большую часть дел, и вернувшись к списку звонивших, он повнимательнее прочел послание от Сен-Бриза: "Доктор, это ужасно! Я сделал чудовищную глупость и снова подверг риску жизнь моего мальчика! Они расстались, но я сильно беспокоюсь за его душевное состояние, гораздо сильнее, чем за последствия этой мерзкой истории для себя самого! Пожалуйста, свяжитесь со мной, я возьму на себя все расходы по связи! Умоляю!" - Мило... неужто этот болван самолично решил скомпрометировать девушку перед сынком? Если так, то неудивительно, что тот снова помешался с горя... - пробормотал Эмиль, отыскивая в картотеке контакты графа - его местный номер и телефон в парижском особняке. Местный номер молчал, в парижском доме ответила горничная и полным тревоги голосом известила, что месье граф срочно уехал. Когда Шаффхаузен спросил ее, связан ли этот отъезд со старшим сыном, девушка на том конце провода жалобно всхлипнула и ответила после долгой паузы, что да, граф уехал в Биарриц, и что он опасается за жизнь месье Эрнеста из-за какого-то письма, которое получил от него сегодня утром. - Хорошенькие дела! - Шаффхаузен положил трубку и забарабанил пальцами по столешнице. Рецидив суицида был серьезным вызовом его профессионализму, особенно если молодой человек на сей раз твердо решил, что жить ему незачем, раз его предали сразу два близких человека... Однако, пока граф разыскивал сына где-то в Аквитании, по всему побережью басков, предпринять было ничего нельзя. Эрнест не перезвонил больше, и это было дурным знаком. Оставалось надеяться лишь на то, что катарсическое переживание случится с ним раньше, чем нечто непоправимое... С этим неприятным осадком в душе, Шаффхаузен пообедал и проработал еще несколько часов, и уже собирался приступить-таки напоследок к своему кейсу, полному свежих знаний и впечатлений, как ординатор снизу доложил, что его желает видеть месье Верней собственной персоной... Испытав невероятное облегчение от этого известия, доктор попросил пригласить посетителя в кабинет и подать две чашки чая. _________________ * ипсофон - устройство, предшествовавшее современному автоответчику.
Эмиль Шаффхаузен: Шаффхаузен попытался припомнить, было ли у него так, как описывал Эрнест. Да, было, определенно, было, но... но во всех случаях этому предшествовала какая-то откровенная фантазия или нечто, что совершенно выбивало его из привычных понятий и ролей... "Что же такого сучилось в этот момент? Они оба смотрели кино с любимым актером, оба были возбуждены, ведь если верить оговорке Эрнеста, Марэ очаровывает и Дюваля тоже... Это... это как переспать с кумиром? Как дотронуться до звезды рукой? Пусть не напрямую, а посредством фантазии о нем, совместного транса... М-да..." - доктор еще раз мысленно прокрутил перед собой картину: два молодых человека, обожающие Марэ, смотрят фильм с его участием, возбуждаются и...- "Да, тут довольно искры, чтобы возгорелось пламя... Обоюдный перенос и проекция..." - Вас так возбудило простое касание или же вы уже были в состоянии возбуждения, и Жан просто нажал на кнопку "пуск"? - решил уточнить он.
Эрнест Верней: Сигнал тревоги вспыхнул в мозгу. "Осторожно!" Эрнест медленно перевел дыхание, проверил, не дрожит ли его рука, держащая сигару. Нет. Но хуже всего было то, что от этих разговоров, перемешанных с яркими воспоминаниями и пьянящими ароматами южной ночи, он снова начал возбуждаться. "Нет. Я не пущу его туда... Не пущу. Это только мое." Верней сплюнул на землю. - Каюсь, я не отследил счастливый момент, когда у меня встало, - ответил он, маскируя иронией свое волнение. - Для правильной рефлексии я был слишком поглощен происходящим. Ладонь Дюваля на его колене. Его собственная ладонь на бедре Дюваля, выше, еще выше...Дурацкая застежка брюк с полусотней пуговиц, но Эрнесту даже не нужно возиться с ней, чтобы почувствовать, как сильно возбужден Жан. Молодой врач сидит все так же неподвижно, все так же вперив взор в экран, но едва ли он видит что-то кроме белого пятна... Но Эрнест видит. Глаза, излучающие солнечный свет. Высокий лоб и сильный подбородок античного воина, и губы любовника Ренессанса - четко очерченная, безупречная и чувственная линия, за одно их прикосновение можно было бы умереть, распевая песни... Но эти губы не таили в себе смерти, а дарили жизнь. Возвращали жизнь... - Когда он прикоснулся ко мне, я тоже положил ему руку на бедро, потом выше... потом еще выше. Но когда я дотронулся до его члена, он что-то сказал. Кажется, "не надо". "Не надо", - шепчет Жан одними губами, так и не повернув головы, но когда Эрнест хочет убрать ладонь, он судорожно сжимает ее бедрами.
Эмиль Шаффхаузен: "Ага, снова начал врать..." - подумал Шаффхаузен, проследив за плевком Эрнеста. Это бессознательное действие, такое на первый взгляд, обыденное, в данной ситуации маскировало какую-то тайну, которая рвалась наружу, но не должна была стать достоянием вербальной речи... Доктор подметил еще некоторые мелкие признаки нарастающего волнения - виконт беспокойно постукивал подошвой сандалии по каменному полу беседки, и то и дело рука его тянулась к кончику носа - жест, уличающий лгуна с незапамятных времен... "Что же он от меня прячет? И почему? Это ведь должно быть очень личным переживанием... настолько личным, что даже врачу нет туда доступа... Любопытно было бы все же его получить..." - Так вы были поглощены тем, что происходило на экране или же тем, что происходило в кресле по соседству? - Шаффхаузен, как овчарка, напавшая на след, был не намерен так просто отступать. - Это, знаете ли, вопрос принципиально важный... Тем более, что мне известно ваше отношение к Жану Марэ.
Эрнест Верней: - О моем отношении к Жану Марэ знают даже чайки над заливом Гольф-Жуан, не только вы, доктор, - задумчиво отозвался Эрнест. - Но вашим вопросом вы поставили меня в тупик. Я был увлечен... фильмом, но и происходящее с соседом вызывало мой живой интерес. Настолько живой, что, по правде сказать, я сам этому удивился. Щеки горели теперь так, что было больно. Эрнест вспомнил фантазии, посетившие его на киносеансе, и о своем намерении - намерении, которое он все же не осуществил, иначе они с Дювалем могли бы не отделаться штрафом. ...Дрожащая рука Жана гладит его между бедрами, касается молнии на джинсах, неловко пытается расстегнуть ее. Эрнеста охватывает дрожь. Он представляет, как нагибает Дюваля лицом вниз, заставляя взять в рот напряженный член, как удерживает его, запустив пальцы в волосы на затылке, регулируя движения - и не отрывая собственного взгляда от экрана... "Мой бог...Жанно..." Нет, нельзя, нельзя... Это слишком личное. Он не может вмешать в их тайну третьего. Даже этого милого мальчика. Но если милый мальчик сейчас же не перестанет, Эрнест не сможет остановиться. -Нет, нет, нет, - жарко шепчет он и отбрасывает руку Дюваля. Тот застывает, недоуменный, испуганный...и, кажется, обиженный. - Прости. Я выйду на пять минут. Очнувшись от грез, Эрнест с трудом осознал, где находится, и ему понадобилось еще несколько затяжек, чтобы усмирить яростное биение сердца. - Конечно, я виноват, доктор. Я должен был подумать о последствиях, ведь для Жана это...он считает себя жутким извращенцем и мучается всю жизнь. Но знаете, я пытался оградить его добродетель. Когда ситуация стала плохо управляемой, я вышел в туалет. Ну откуда же я мог знать, что он воспримет это как приглашение, и самое главное - что он его примет?
Эмиль Шаффхаузен: "Действительно, откуда бы вам это знать?" - усмехнулся про себя Шаффхаузен. Однако, он бы понял неловкую паузу в исполнении Дюваля, но не того, кто три года назад расписал часовню клиники самыми откровенными гомоэротическими сценами... Эрнест молчал о чем-то своем, Дюваль вряд ли вызывал у него такие сильные переживания, что ему приходилось тщательно контролировать свое тело, чтобы не выдать их. Но замершее дыхание, расфокусированный взгляд и оставленная тлеть в пальцах сигарилла были для доктора таким же ясным языком, как слова, изрекаемые устами - и часто куда более точным и правдивым. Однако, дознаться до содержимого его фантазий (или воспоминаний?) пока не представлялось возможным, и Шаффхаузен просто поощрил его дальнейший рассказ: - Итак, вы считаете, что он понял вас превратно, когда вышел за вами из кинозала... Дальше.
Эрнест Верней: - Я не считаю, что он понял меня превратно, - уточнил Эрнест. - Наоборот, он понял меня совершенно правильно... Я удивился только, что он не воспользовался шансом спустить все на тормозах - простите за дурной каламбур - дождаться меня в зале и сделать вид, что ничего не было. Ведь это он считает нас извращенцами, а не я. Он бросил взгляд на Шаффхаузена, гадая, в самом ли деле он нуждается в откровенных подробностях как врач, или нашел удобный способ потешить собственные фантазии. - Дальше... Дальше я зашел в туалет, до него там шагов тридцать, не больше, и больше ничего сделать не успел, потому что меня догнал Жан. Обхватил сзади руками, сказал, что ненавидит меня, что я больной извращенец, что меня убить мало и что мне место в Санте*... В общем, как-то так признавался...И при этом расстегивал мне джинсы. Минуты через две я немного пришел в себя и обнаружил нас в кабинке, целующимися как ненормальные и дрочащими друг другу как школьники... И снова вспомнился лицей. Очередная сигарета догорела до конца, едва не обожгла пальцы. Эрнет чертыхнулся и выбросил окурок. ________________________________________________________________ *Санте - тюрьма в 14 округе Парижа, на юге. Нередко там сидят маньяки и лица, обвиняемые в изнасилованиях
Эмиль Шаффхаузен: - С амбивалентными* переживаниями месье Дюваля я разберусь отдельно. - заметил Эмиль, вынув сигариллу из мундштука и отправив ее в пепельницу. Эмоциональный сексуальный прорыв был искусно подогрет самой ситуацией, в которую этот дурак позволил себя завлечь. Досадно было, что Жан, достаточно рефлексивный для начинающего психотерапевта, не сумел справиться со своими энергиями Ид и позволил себе поддаться на провокативное поведение Эрнеста. Его гомосексуальный дебют в том виде, в каком он состоялся, угрожал не только карьере молодого доктора, но и вообще его членству в профессиональном сообществе. "Но был ли Верней в самом деле провокатором или просто так совпало?" - задался Шаффхаузен закономерным вопросом. Выяснение этого ему еще предстояло: - Так, значит, вы утверждаете, что активность первым проявил именно он? И вы никак не вынуждали его к этому, так? - снова уточнил он у Эрнеста, который, похоже, немного устал от беседы и начал замерзать - с гор в сторону моря задул холодный мистраль**. Пора было заканчивать разговор, чтобы возобновить его завтра на свежую голову. _______________________________________ *амбивалентные - противоположно направленные переживания или действия в отношении одного и того же объекта (любовь-ненависть, страх-влечение и пр.) ** мистраль - холодный северо-западный ветер, дующий с Севенн на Средиземноморское побережье Франции. Его еще называют "Бич Прованса".
Эрнест Верней: - Я ничего такого не утверждаю, - возразил Эрнест. - Трудно сказать, кто из нас первым начал, но кончили мы одновременно. И, знаете, доктор... Вы в своем праве, разумеется, быть недовольным и мною, и всей этой ситуацией... Но я все-таки не под судом тут. По крайней мере, пока. Но так как я обещал честно рассказать обо всем, я и рассказываю. Он положил ногу на ногу и сцепил руки на колене. - Нет, я его ни к чему не принуждал. Это не в моих правилах. Но то, что Жан сделал это добровольно, не означает, что он виноват. Никто не виноват в своих желаниях. И я не виноват, что мне досталось от папа...от Сен-Бриза это проклятое очарование, вместе с жаждой е...ть все что движется. Наверное, я его все же спровоцировал, но поверьте, месье Шаффхаузен - у меня не было такой цели. Я просто... просто потерял голову. "И причиной тому был вовсе не бедный Жан Дюваль..."
Эмиль Шаффхаузен: Шаффхаузен несколько раз кивнул головой, соглашаясь с аргументами Эрнеста. Это не означало, что он был согласен с тем, что никто не в ответе за то, что произошло, но Верней имел право считать так, как считал. Ему, в отличие от Дюваля, угрожало только возмещение суммы штрафа. За такую цену он себе мог позволить и дальше вести богемный образ жизни. Но Дюваль - Дюваль не мог. И мальчишку стоило проучить хотя бы для того, чтобы он больше не становился причиной личной драмы другого человека, ее спусковым крючком. Научить его видеть чуть дальше своего собственного носа. Потому Шаффхаузен весьма нелицеприятно прокомментировал слова художника: - Да, вы потеряли голову. А он - он может потерять теперь профессию, которой учился восемь лет. И даже не за то, что проявил свои наклонности, нет. За то, что сделал это с пациентом. Более того, сделал, зная ваш анамнез и тем самым перечеркнул все два года вашей терапии здесь. И за это отвечает именно он, Дюваль, врач. И я, как его руководитель, проглядевший в своем ученике и ассистенте латентную гомосексуальность.
Эрнест Верней: Эрнест ошеломленно уставился на доктора. Мысль о том, что короткое любовное приключение может обойтись Дювалю дороже, чем он сможет заплатить, прежде не посещала художника - но тем неприятней и болезненней воспринималась теперь. - Месье Шаффхаузен...но ведь вы... вы обещали, что ничего ему не сделаете. Что оставите в клинике. Доктор, если моя откровенность с вами станет причиной того, что Жана попросту вышвырнут на улицу, я... я задушу вас собственными руками, вот! И пусть меня казнят.
Эмиль Шаффхаузен: - Я вам не обещал этого. - жестко отрезал Шаффхаузен - Я сказал, что не стану отстранять его от работы с пациентами, но после того, что вы мне рассказали, у меня нет никаких гарантий, что он снова не пойдет на профессиональное преступление. И хорошо, если с согласия пациента. В этом случае, ему предстоит разбирательство в этическом комитете Французской Психоаналитической Ассоциации, если он хочет восстановить свою репутацию. А если это будет несовершеннолетний? За это у нас пока еще действует статья, уголовная статья, месье Верней. - доктор замолчал, переводя дыхание. Против воли, в нем снова поднялся гнев на всю эту дурацкую историю, которая могла обернуться большими неприятностями не только Дювалю, но и клинике в целом, если это дело получит хоть какую-то огласку. Жадные до скандала коко* разнесут сплетню о том, что в клинике Сан-Вивиан врачи насилуют психиатрических больных! "Спокойно, спокойно, дружище..." - прозвучал в его голове голос, похожий на голос его наставника и друга - "Еще ничего такого не случилось и тебе просто нужно как следует позаботиться теперь, чтобы все уладилось миром..." Шаффхаузен вздохнул и... достал еще одну сигариллу: - Чтобы остаться работать у меня, он теперь должен представить гарантии того, что таких нарушений профессиональной этики с его стороны больше не будет. Иначе я его вынужден буду уволить, а без моих рекомендаций его не возьмут ни в одну клинику, и он должен будет забыть о профессии врача и терапевта. А вы только штрафом и отделаетесь... Он закурил снова, сердито пуская дым через нос: - Странно одно - а вас-то самого не беспокоит возврат к гомосексуальности после того, как вы уже вроде жениться намеревались? Дюваль оказал вам весьма дурную услугу, пойдя на поводу своих желаний... ________________________________ * коко - жаргонное обозначение журналистов желтой прессы
Эрнест Верней: - Нет, если только вы не считаете, что мертвый "нормальный человек" лучше живого гомосексуалиста... Черт возьми, месье Шаффхаузен! Прошу вас, поверьте мне - Жан неопасен ни для кого. Это все моя вина. Просто я... Он вообще тут ни при чем, доктор! Эрнест сложил руки в умоляющем жесте, голова его поникла, из груди вырвалось глухое рыдание. Напускная самоуверенность и гордость слетели с него, как пепел, и наружу проступили истинные чувства: раскаяние, боль и жгучая тревога за небезразличного человека. Сейчас он мало отличался от преступника, молящего судью о смягчении приговора, с той лишь разницей, что просил он не за себя. - Ко мне просто вернулась жизнь, доктор... Само солнце... И я думал только о... о нем!
Эмиль Шаффхаузен: "О ком? О вашем солнцеподобном кумире?" - едва не вырвалось у Эмиля, но он сдержал свой язык, вынул мундштук изо рта и склонился вперед, так, чтобы сократить дистанцию между своей головой и его головой. - Эрнест - смягчив тон, обратился он к своему пациенту - я вижу, что вы мне что-то недоговариваете. Я не знаю вашу тайну, но полагаю, вы что-то пережили в пути на Биарриц, что-то важное, то, что отвлекло вас от намерения умереть. Возможно, вы все еще находитесь под впечатлением этого события, и я не хочу торопить вас и вытягивать правду клещами. Давайте договоримся так, сейчас мы закончим этот разговор, но как только вы будете готовы доверить мне абсолютно все, я вас приму и выслушаю. А пока лучше нам уже пойти в клинику, вам - в свою палату, мне - взять ключи от дома. Шаффхаузен взял его за поникшие плечи и побудил встать. Цикады, трещавшие в ветвях глициний, смолкли. испугавшись движения, зато где-то в трещине камня зачирикал сверчок. Ночь наваливалась на мыс Кап д'Антиб, перемешивая теплый близ с моря с холодным горным ветром, от этого воздух казался сшитым из лоскутов разной материи - то мягкого кашемира, то скользкого прохладного шелка... Они в молчании прошли до дверей клиники, и весь этот путь Шаффхаузен проделал, не снимая своей ладони с плеча Эрнеста, касаясь его без всякой эротической подоплеки, как отец дает опору и возвращает поддержку оступившемуся сыну...
Эрнест Верней: На следующее утро погода испортилась: с залива натянуло тучи, по оконным стеклам застучал дождь, и Эрнест, с трудом открыв глаза, почувствовал, что не имеет никакого желания вставать с постели. Сон не принес желанного отдыха, он был полон ярких видений, то мрачных, то болезненно-сладостных, но и те, и другие надрывали сердце, оставляя после себя свинцовый привкус кошмара. Хотелось упасть ничком, уткнуться в подушку и пролежать так до самого обеда, а то и до вечера. Эрнест уже протянул руку к звонку, чтобы вызвать медбрата и передать через него Шаффхаузену, что просит отменить сегодняшнюю консультацию... Но тут он вспомнил сразу две неприятных вещи. Во-первых, на сей раз он в клинике Шаффхаузена был не пациентом, чьи счета оплачиваются звонкой монетой, а гостем, принятым из милости. Во-вторых, консультация касалась не только Эрнеста и его переживаний, но и судьбы Жана Дюваля, котора в прямом смысле слова висела на волоске. Не пойти туда сейчас, когда молодого врача, возможно, уде отправили собирать вещи- означало оказаться трусливым дерьмом, недостойным не только жизни, но даже места на приличном кладбище. Не пойти - означало обесценить дар, полученный из рук бога... "Что он сказал бы, если бы узнал о том, что я натворил?.. Из-за прихоти, из-за мальчишеской несдержанности разрушил человеку жизнь, столкнул в яму, откуда сам едва вылез, и потом отказался ответить за это. Да он, наверное, даже мочиться бы не стал на такое дерьмо..." Эта мысль была настолько непереносима, что Эрнеста буквально подбросило вверх, и ему понадобилось меньше четверти часа, чтобы привести себя в порядок. Но прежде чем выйти из палаты и направиться к Шаффхаузену, он отворил окно, присел на подоконник, и немного посидел, вдыхая запахи мокрого сада и глядя на запад... "Что же мне делать, месье?.. что же мне делать, бог мой?.." Ответ пришел легко, толкнулся в сознание, как лист оливы в оконное стекло: "Скажи ему правду. И ты сам увидишь, что это лучшая защита". *** "Ступайте, Дюваль. Займитесь бумагами, мы вернемся к разговору позднее. Я пока еще не принял решения, но работайте на совесть." Голос Шаффхаузена еще звучал в ушах Жана, когда он вышел из кабинета, и. почти ничего не видя перед собой, побрел в сторону регистратуры. Вина пригибала его к земле, как пудовая гиря, но страх за будущее был не так велик, как ужасное осознание своей ненужности и никчемности. Он не нужен -теперь- родителям, он не нужен пациентам, потому что представляет для них угрозу, он не нужен патрону после такого разочарования, и -хуже всего - он не нужен виконту Сен-Бризу, не нужен Эрнесту, который просто играл с ним,забавлялся, как с комнатной собачкой, и наверняка не захочет даже взглянуть на него... После этого унизительного допроса, после глупых слез в участке, на глазах у полицейских, после разноса Шаффхаузена. Он вздыхал и едва удерживался от того, чтобы не начать утирать рукавом халата туманящиеся от слез глаза. И в конце коридора налетел на того, кого узнал даже не по лицу - по запаху. Смесь можжевельника, кубинского табака, мускуса и греха... -Жан...как ты? - Я в порядке. И тут же все слова и мысли, все пережитое за эти мучительные часы, утратило значение. Они молча обнялись, обнялись так крепко, как могли обняться Ла Моль и Коконнас перед казнью, а может быть, Кастор и Полидевк, перед тем, как сойти с Олимпа в Аид - и не разняли бы рук, даже если бы весь город смотрел на них. - Точно? - Да... Иди к нему. Он ждет. Эрнест скрылся за дверью кабинета, а Дюваль снова направился в регистратуру. И если бы Шаффхаузен сейчас мог увидеть его лицо, он, наверное, изрядно бы удивился. Жан Дюваль улыбался, и эта улыбка была счастливой.
Эмиль Шаффхаузен: Шаффхаузен вернулся домой в разбитом состоянии... Эта неприличная история с Дювалем и Вернеем затронула его несколько сильнее, чем ему бы хотелось. Но он не желал думать о ней и теперь, когда назавтра предстояло разбирательство с Дювалем и, возможно, беседа с виконтом. Поужинав в одиночестве (Жанна уехала в круиз по морю), он отпустил кухарку и переместился в гостиную, пить коньяк, курить и отдыхать перед телевизором. Попереключав каналы в поиске вечерних новостей, Эмиль устроился в кресле и закинул ноги на пуф. Приятная истома вкупе с коньяком начала овладевать его телом и он даже немного задремал под привычную болтовню телеведущих... "А мы переходим к новостям большого кино. Во вторник вечером открытие нового кинотеатра прошло в Бордо, на открытии присутствовали видные деятели киноискусства, в том числе и наш любимый инспектор Жюф - блистательный комик Луи де Фюнес и единый в двух лицах, журналиста Фандора и гениального злодея-Фантомаса, неподражаемый Жан Марэ! Именно им досталась почетная роль перерезать ленту и открыть двери публике для первого киносеанса новой захватывающей приключенческой картины режиссера Андре Юннебеля, с интригующим названием "Фантомас разбушевался"!..." - вещал жизнерадостный молодой человек на фоне красивого здания с рекламным плакатом фильма. Из всего этого быстрого монолога усталый мозг доктора выхватил только два слова - Жан Марэ. Шаффхаузен вздрогнул и открыл глаза, едва не расплескав коньяк. Вперившись в экран, он наблюдал за мельтешащими в нем черно-белыми фигурками, и назойливая, как оса, мысль крутилась вокруг имени актера, но никак не оформлялась в более-менее внятный текст. Эмиль уже хотел было отмахнуться от нее, решив, что к имени Марэ его привлекла история с сегодняшним киносеансом, на котором тоже крутили "Фантомаса". Но вдруг его посетил инсайт необычайной силы: Бордо - через этот город поезда идут на Биарриц. А что если Верней встретил в поезде своего кумира? Это могло вызвать у него катарсис? Могло! Могло способствовать его защитной регрессии к отношениям трехлетней давности? Могло... Сопоставив даты, он обрадованно понял, что такое вполне могло быть - Марэ наверняка приехал за день до торжественного события, а еще день спустя, как раз во вторник, к нему явился Эрнест Верней. Шаффхаузен ощутил настоящий азарт сыщика. Теперь у него в руках была важная ниточка, связывающая внезапную перемену намерения молодого человека с его появлением в клинике Сан-Вивиан... С этой мыслью доктор крепко заснул и наутро вместо разбитости, ощутил прилив вдохновения и сил. Теперь неприятный разговор с Дювалем уже не представлялся ему таким уж тяжелым. *** Жан долго мялся у порога кабинета, не решаясь войти к патрону - словно там его уже ждала гильотина. Шаффхаузен заметил полоски тени под дверью и сам открыл ее перед молодым врачом: - Входите, месье. Вы принесли мне отчет? - Да, доктор Шаффхаузен... - промямлил он, покраснев и не смея глаз поднять, и протянул ему помятые листки. Эмиль взял его отчет и отложил в сторону: - Садитесь. - он сам подошел к книжной полке и снял с нее небольшую папку. Из папки доктор извлек несколько листков и дал их Дювалю - Будьте добры, прочтите заново этический кодекс, прежде чем мы продолжим. Пока Дюваль читал, Шаффхаузен сел в свое кресло и бегло ознакомился с отчетом о лечении месье Вернея. В листке, описывавшем вчерашний день, ни словом не упоминался кинотеатр, только кусты, короткий и сухой анализ своих действий и действий Вернея, и далее - описание их задержания вплоть до появления в участке Шаффхаузена. "Берет вину на себя, а про кино ни слова... Ладно же..." Эмиль отложил отчет и только сейчас заметил, что Жан давно уже сидит неподвижно, закусив белую губу, зажмурив глаза и слегка покачиваясь на стуле. - Месье Дюваль, будьте мужчиной, держите себя в руках. - призвал доктор, но тут же понял, насколько глупую фразу сказал. В ответ, разумеется, последовала десятиминутная истерика... Когда Эмилю удалось несколько снизить градус переживаний ассистента, он решил повременить с разбором этических вопросов и кратко пояснил ему, что в интересах его собственного душевного состояния и клиники в целом, он временно переводится на работу с картотекой и документацией. - Итак, через неделю вы мне представите архивные карты пациентов в отдельном несгораемом шкафу, а так же обновленные контактные данные по всем, кто проходил лечение в нашей клинике за последний год. Я так же вам дам перечень тех, кому вы должны будете позвонить и опросить на предмет самочувствия. Это все, приступайте сейчас же. Дюваль встал, колени его дрожали: - Доктор, я могу хотя бы надеяться, что вы не лишите меня практики? - Ступайте, Дюваль, мы вернемся к разговору об этом позднее. Я пока еще не принял решения, но работайте на совесть. Дверь за ним закрылась, но буквально через пол-минуты открылась вновь - на пороге стоял Эрнест Верней, бледный и серьезный, как никогда. Шаффхаузен поприветствовал его так, как будто ждал (хотя на самом деле был вовсе не уверен, что его вечерняя интервенция даст такие скорые плоды), жестом пригласил пациента пройти к столу и присесть, и выжидательно замолчал.
полная версия страницы