Форум » Недавнее прошлое » Июнь 1965 года, частная клиника Сан-Вивиан, Антиб. » Ответить
Июнь 1965 года, частная клиника Сан-Вивиан, Антиб.
Эмиль Шаффхаузен: Эмиль прилетел с конгресса по методам психоанализа в большой психиатрии, который проходил в Канаде, и наутро, отдохнувший и взбодренный чашечкой кофе, поехал в клинику. Предстояла большая творческая работа по осмыслению материалов, представленных коллегами и оппонентами, и доктор предвкушал, как распределит свое рабочее время, чтобы по максимуму уделить внимание своим свежим впечатлениям и новым идеям. Но, как говорит пословица, "хочешь рассмешить Бога - поведай Ему о своих планах"... Сан-Вивиан встретила своего патрона целым ворохом новостей и срочной работы. Его личный помощник сразу после приветствия и обмена первыми впечатлениями протянул ему несколько листков с перечнем записи звонивших в отсутствие доктора пациентов и их родственников - половине из них требовалась срочная консультация по лечению, кому-то отсрочка по оплате своего пребывания в стенах клиники, кому-то - судебный иск на возмещение морального ущерба... Из всего этого потока особняком стоял тревожный звонок графа де Сен-Бриз - помощник обвел его красной ручкой. И ниже была приписка, что так же на ипсофон* позавчера поздним вечером пришел звонок от Эрнеста Вернея, он хотел что-то сказать, но поняв, что беседует с бездушной техникой, повесил трубку. Взяв листы с собой в кабинет, Шаффхаузен чувствовал, что его планам в ближайшее время не суждено осуществиться. Срочные счета, нелепые судебные иски от пациентов в рецидиве, нудные консультации по какой-нибудь ерунде навроде разрешения самостоятельно снизить дозу лекарства, да еще и какая-то очередная неприятность в семействе Сен-Бриз. Эмиль подумал, что напрасно взялся тогда за работу семейного консультанта для них, но теперь ему, видимо, предстояло ее продолжить... Устроившись в кресле и отодвинув до вечера кейс с бумагами, он углубился в решение накопившейся рутины. Рассортировав большую часть дел, и вернувшись к списку звонивших, он повнимательнее прочел послание от Сен-Бриза: "Доктор, это ужасно! Я сделал чудовищную глупость и снова подверг риску жизнь моего мальчика! Они расстались, но я сильно беспокоюсь за его душевное состояние, гораздо сильнее, чем за последствия этой мерзкой истории для себя самого! Пожалуйста, свяжитесь со мной, я возьму на себя все расходы по связи! Умоляю!" - Мило... неужто этот болван самолично решил скомпрометировать девушку перед сынком? Если так, то неудивительно, что тот снова помешался с горя... - пробормотал Эмиль, отыскивая в картотеке контакты графа - его местный номер и телефон в парижском особняке. Местный номер молчал, в парижском доме ответила горничная и полным тревоги голосом известила, что месье граф срочно уехал. Когда Шаффхаузен спросил ее, связан ли этот отъезд со старшим сыном, девушка на том конце провода жалобно всхлипнула и ответила после долгой паузы, что да, граф уехал в Биарриц, и что он опасается за жизнь месье Эрнеста из-за какого-то письма, которое получил от него сегодня утром. - Хорошенькие дела! - Шаффхаузен положил трубку и забарабанил пальцами по столешнице. Рецидив суицида был серьезным вызовом его профессионализму, особенно если молодой человек на сей раз твердо решил, что жить ему незачем, раз его предали сразу два близких человека... Однако, пока граф разыскивал сына где-то в Аквитании, по всему побережью басков, предпринять было ничего нельзя. Эрнест не перезвонил больше, и это было дурным знаком. Оставалось надеяться лишь на то, что катарсическое переживание случится с ним раньше, чем нечто непоправимое... С этим неприятным осадком в душе, Шаффхаузен пообедал и проработал еще несколько часов, и уже собирался приступить-таки напоследок к своему кейсу, полному свежих знаний и впечатлений, как ординатор снизу доложил, что его желает видеть месье Верней собственной персоной... Испытав невероятное облегчение от этого известия, доктор попросил пригласить посетителя в кабинет и подать две чашки чая. _________________ * ипсофон - устройство, предшествовавшее современному автоответчику.
Эмиль Шаффхаузен: - Я рад, что вы наконец нашли в себе достаточно мужества признать это. Жаль, что для откровенного разговора со мной, вам потребовалось побывать в полицейском участке. А если бы этого не произошло, вы и дальше прятали бы от меня ваше ммм... влечение к пациенту? - уже не таким ироничным, а больше сочувственным тоном спросил Шаффхаузен и счел нужным пояснить, чтобы у молодого коллеги слегка развеялось ощущение допроса или разноса - Поймите, Жан, вы меня поставили в очень сложное положение. Согласно кодексу, я должен лишить вас практики и представить дело на суд этического комитета. Но я понимаю, что эта ситуация нанесет урон репутации клиники, а после той скандальной истории с ошибочным диагнозом мадам Леруа, она и так не блестящая. А репутация для частной клиники - это все, понимаете? ВСЕ. И вот что мне теперь делать по-вашему?
Эрнест Верней: Дюваль растерянно развел руками, демонстрируя свое бессилие. Ему в самом деле было стыдно и совестно за то, что он так подвел патрона... но чем больше проходило времени, тем яснее Жан осознавал, что нисколько не жалеет о случившемся... От этого ему становилось еще более неловко перед Шаффхаузеном. Он сам себе напоминал вора, который отнюдь не жалеет о краже, но очень сожалеет, что придется сидеть в тюрьме. И еще хуже, что украденное придется вернуть. - Я... я не знаю, патрон. По-моему... по-моему, я слишком мало значу, месье Шаффхаузен, чтобы мое... мое увольнение могло бросить тень на клинику.
Эмиль Шаффхаузен: - А по-моему, вы сейчас всеми силами вашего бессознательного стремитесь оградить ваше Эго от процесса осмысления сложившейся ситуации. Дело не в вашем увольнении, а в том, что в любой момент обстоятельства, из-за которых я мог бы принять такое решение, могут стать достоянием местной или даже более широкой общественности. А мнение общественности о врачах, использующих свое служебное положение в подобных целях, весьма и весьма негативное. Я, конечно, могу принести вас в жертву и тем самым спасти репутацию клиники, но... не хочу, Дюваль. Не хочу вас выкидывать и оставлять без профессии и куска хлеба. Потому что вы талантливый врач, невзирая на обнаружившуюся у вас склонность к кхм... сексуальным перверсиям. Но кто без греха? Фрейд - и тот страдал от неврозов, от которых успешно излечивал других. Шаффхаузен встал и прошелся по кабинету, все еще размышляя, как ему лучше донести до Жана, что тот еще может спасти свое доброе имя, если вместо роли школьника вернется к роли профессионала. Пока у доктора складывалось стойкое ощущение, что Жан ушел в область глубинных психических защит и потому не может адекватно отрефлексировать то, о чем шла речь, и выдать более-менее осознанный ответ. "Что ж, клин клином вышибают... Попробуем директивное внушение..." - Скажите мне сейчас, четко и недвусмысленно - обратился Эмиль к молодому врачу, подойдя к нему сзади и плотным, властным жестом положив руки ему на плечи - вы хотели бы остаться здесь, на этой работе, под моим руководством? Да или нет?
Эрнест Верней: - Д-да, - пролепетал Жан, покраснев до ушей под тяжестью докторских ладоней, и мгновенно растеряв остатки уверенности. -Вы же столько времени учили меня, и эта клиника - практически мой дом...Я раньше и представить себе не мог, что рискну поставить ее на кон. Он опустил голову и едва слышно проговорил: - Только... только я не использовал служебное положение, доктор. Он совершеннолетний и вменяемый. И... и...в том момент я был не на работе. Мы были не как врач и пациент, а... не знаю, как объяснить вам. "Как два парня, два обычных парня, зубрила и раздолбай, котяра и серая мышь, которых отчего-то неистово повлекло друг к другу после мороженого, неба над морем и запаха азалий..."
Эмиль Шаффхаузен: - Жан... - с легким укором произнес Шаффхаузен и вздохнул, вынужденный объяснять знакомые молодому врачу истины уже в пятый раз - пока пациент находится в вашем ведении, пока он вообще является пациентом клиники, вы не можете вступать с ним в личные отношения - ни до, ни после сеанса терапии. Ни при каких обстоятельствах, ибо пациенты здесь находятся не ради развлечений, а ради лечения, и ваш первейший долг - лечение организовывать и ему способствовать. Я отпустил вас в Антиб с другой целью - чтобы вы помогли купить месье Вернею то, что ему нужно для рисования. Понимаю, эта неожиданная вылазка для вас оказалась глотком свободы, а общество виконта - приятным разнообразием скучных врачебных будней, но... но как бы вы или даже я не стремились оправдать ваш поступок, от этого стремления он не перестанет быть этически неверным. Надеюсь, вы это все же усвоите.
Эрнест Верней: Дюваль покорно вздохнул. Шаффхаузен был прав, прав в каждой букве, в каждом звуке, что так сурово произносили его губы. - Да... да, конечно, патрон. Разве я спорю, что был не прав и виноват кругом. Но вы так и не сообщили мне, что же намерены теперь делать. Есть ли у меня надежда искупить свой проступок? - он проговорил все это искренне, но уныло. Теперь он ощущал себя узником, которого ненадолго отпустили из привычной тюрьмы, позволили окунуться в приключение (о, да, в настоящее приключение!) с головой - а теперь, после того, как Судьба подарила ему короткий взгляд из рая, настал момент снова протянуть руки и приковаться знакомой каторжной цепью, тяжелой, но такой родной и привычной...
Эмиль Шаффхаузен: Доктор удовлетворенно отметил, что теперь Жан его слышал и понимал, и его вопрос свидетельствовал о готовности по крайней мере задуматься над своей дальнейшей судьбой. - Полагаю, я кое-что придумал для вас, ход нетривиальный, но... спасительный. Последнее время, я помню, вы активно разрабатывали материалы для исследований кататонии и каталепсии, так? Я помню, что и диплом вы защищали на предмет двигательных расстройств в психиатрических заболеваниях. Теперь я хочу предложить вам сменить тему исследований и заняться вплотную всем, что сейчас уже открыто и находится в процессе изучения по теме гомосексуальной инверсии. Вы поедете с этой целью в университеты Базеля и Вены, а так же заедете в Цюрих к моему коллеге, который имеет богатый опыт практической работы с гомосексуалистами. Возьмете там все, что сумеете найти по теме в библиотеках и фондах, включая студенческие работы. Я вам дам сопроводительные письма. Шаффхаузен снова вернулся за стол и вынул три готовых письма в надписанных его четким острым почерком конвертах: - Вот... Это вы передадите профессору Ясперсу в Базельском университете и попросите у него последние исследования института Кинси, это - в Вене, в руки доктору Эрнесту Борнеманну, он поделится с вами трудами Хиршфельда, спасенными от фашистов, а заодно и Крафт-Эбинга. А это - для моего коллеги из Цюриха, он познакомит вас с теориями американцев Берглера и Сокаридеса.
Эрнест Верней: У Дюваля зашумело в ушах, сердце забилось где-то в горле, и он лишь молча кивнул, принимая драгоценные письма из рук патрона. Он понимал, что Шаффхаузен оказал ему неслыханную честь и доверие - после серьезного проступка, фактически должностного преступления, дал exeat для занятий большой наукой, для самостоятельных исследований серьезной, интереснейшей темы... которая при надлежащей проработке и соответствуюших результатах могла бы сделать имя любому психиатру - но которую Жан сам бы никогда не осмелился взять, именно потому, что она уж слишком его занимала. Однако, Дюваль даже своими близорукими глазами разглядел под цветами свернувшуюся змею. Шаффхаузен был не так прост и мягкосердечен, чтобы оставить без всяких последствий для ученика риск, навлеченный на клинику и самого доктора, пусть вина эта и была невольной. "В конце - возможно, собственная монография... кафедра в университете... или обширная практика... Но до этого?! Месяцы, годы танталовых мук. И что-то еще за этим кроется. Да, кроется". - Б..благодарю, месье, -запинаясь, проговорил молодой человек. - Признаться, я ошеломлен... И представить не мог ничего подобного. Но когда же я должен поехать? Сколько времени продлится моя...командировка?
Эмиль Шаффхаузен: - У вас есть день на то, чтобы собраться и передать то, что я вам поручил с картотекой медбрату. Билеты до Вены, поскольку она дальше всего расположена, я уже заказал. Поселитесь там в частном пансионате фрау фон Штильке, это обойдется вам недорого, а за ваш немецкий я спокоен. Когда соберете материалы в Вене, позвоните мне, я вышлю вам деньги на билет до Базеля и проживание. Так же поступим и с Цюрихом. Документы ваши в порядке, проблем с пограничным контролем не возникнет? - полюбопытствовал на всякий случай Шаффхаузен. И добавил, как бы спохватившись - Да, единственная просьба, постарайтесь избежать перед отъездом всяких контактов с вашим недавним пациентом. Я не хотел бы, чтобы еще и по клинике поползли разные слухи и домыслы.
Эрнест Верней: *** Ссылка. Почетная ссылка - вот что задумал Шаффхаузен. По-тихому сплавить проштрафившегося ученика за границу, на неопределеный срок, "пока все не уляжется" - что может быть умнее?.. А еще умнее обставить все так, что ему, Дювалю, только и остается, что рассыпаться в благодарностях да спешно готовиться к отъезду, под надзором "помощников" из младшего персонала... Уж наверное, кто-нибудь из них да получил особое указание наблюдать за передвижениями Жана: что бы он, не дай Бог, ничего не забыл и не спутал в предотъездной суете. Нечего было и думать повидаться с Эрнестом. Да, это казалось абсолютно безнадежным предприятием... Художник с головой погрузился какой-то сложный курс арт-терапии, придуманный для него Шаффхаузеном, и почти целый день провел в оранжерее, в компании холстов и кистей, и под неусыпным надзором медбрата. Только он, в отличие от Дюваля, ни чего не замечал и ни о чем не догадывался - или не хотел замечать или догадываться, почему его стерегут, как принцессу в башне. "Нет. Как принца. Как самого прекрасного принца на свете..." - поймав себя на этой приторно- сентиментальной мысли, Жан сначала разозлился на себя, потом на Эрнеста, окончательно лишившего его здравого смысла, как недосягаемый книжный герой лишает сна кисейную барышню... И тут же представил себя в платье "бидермайер", с высокой прической и буклями, с букетиком незабудок в руке... Это сначала насмешило его, затем он с чисто научным интересом попытался проанализировать пришедший к нему образ, разобрать на составные части с бесстрастием патологоанатома. И горько усмехнулся, признав в несчастной барышне с букетиком свою Аниму -заброшенную, чахнущую без ярких эмоций, запертую в самый темный угол сознания. Эта " бедная девушка", зажатая в тиски строгих правил, окруженная исключительно "правильными" и консервативными, приличными внутренними архетипами, уж точно не видела в своей жизни ничего прекраснее и желаннее отвязного, талантливого и сумасшедшего художника... Стихийный психоанализ закончился новым лобовым столкновением с вытесненным желанием. И мысли об Эрнесте, все чувства, связанные с ним - боль, нежность, ненависть, страсть, влечение и жгучая ревность, сломав плотину самодисциплины, долга и признательности патрону, нахлынули разом и всю душу Жана, доведя его до жара и еще чего-то, очень похожего на тихую истерику... "Может быть, я никогда не увижу его больше. Я должен попрощаться с ним. Должен. Должен... Но как и когда? Это можно будет устроить... Но только в последний момент. Когда я буду ждать такси. Да. Всего несколько минут, боже, всего несколько минут: мне хватит".
Эмиль Шаффхаузен: На следующий день, Шаффхаузен сходил проведать ожесточенно работающего в оранжерее Вернея, и заодно покормить своего любимца Коко - филиппинского какаду, вполне сносно общавшегося с гостями оранжереи по-французски, но чаще болтающего на языке варай-варай* своей далекой родины. Эрнест перепортил уже пару холстов, компульсивно** вымарывая едва намеченные черты отца и девушки, но упорно продолжал работать. Воркуя с попугаем, доктор удовлетворенно понаблюдал за тем, с каким ожесточением он штриховал наброски и почти втыкал кисть в холст, словно шел в штыковую атаку. Подозвав к себе медбрата, который, судя по его выпачканным краской рукам, тоже причастился искусства, доктор спросил, заходил ли кто проведать месье, и получил отрицательный ответ. Кивнув в знак одобрения, Шаффхаузен напомнил Шарлю, что художник нуждается в уединении и что его контакты с другими пациентами и даже персоналом клиники должны быть в ближайшие несколько дней сведены к необходимому минимуму. Вернувшись к обходу, он проведал всех своих немногочисленных пациентов, пообедал, и вернулся к работе над итогами канадской конференции. Ближе к вечеру, зашел попрощаться Дюваль, за ним вот-вот должно было придти такси. Молодой врач был бледен и серьезен, он снова поблагодарил Эмиля за доверие и предоставленную ему возможность, но глаза его то и дело уклонялись от прямого контакта с глазами патрона. Приписав эту реакцию стыду, который все еще мучил Дюваля, Шаффхаузен тепло простился с ним и пожелал счастливого пути. Вскоре после этого, к парадному входу клиники подкатил желтое такси, и Жан, держа в руке свой студенческий чемоданчик, уехал. День завершился без происшествий. Следующий начался так же спокойно, и продолжался так до тех пор, пока медбрат Шарль на невысказанный доктором вопрос вместо ожидаемого "нет", сказал, немного помявшись: - Я тут отлучился вчера вечером за лимонадом для пациента, он попросил принести, когда к нему зашел доктор Дюваль. А так больше никто не заходил, не тревожил его, да и сам он ни с кем в разговоры на вступает. Тихий, вроде, задумчивый... "Когда заходил Дюваль?" - едва не вырвалось у Шаффхаузена, но он остановил себя. Ему с трудом удалось успокоить слухи о приключении Жана и Эрнеста, завершившемся в полиции Антиба, подсунув всем любопытствующим версию о разбитой по неосторожности витрине. На этом, большинство и успокоилось, но отъезд Жана мог вызвать новую волну толков и пересудов с фантазиями, могущими быть не так уж далеко от истины. Особенно если кто-то из обслуги клиники тоже мог застать Жана с сорочкой пациента, как это сделал сам ее обладатель. Дюваль не рассказывал доктору, были ли подобные эпизоды часты, и уж тем более он мог и сам не подозревать, что его могло что-то выдать, какая-то досадная мелочь. Все эти соображения вихрем пронеслись в голове доктора, и он не стал акцентировать на визите Дюваля к Эрнесту лишнее внимание младшего персонала. Ну зашел врач и зашел - он его лечил, и имел право узнать о самочувствии и сказать пару прощальных слов. Что там было в отсутствие медбрата, можно было лишь гадать, но один неприятный факт был налицо: Дюваль ослушался его настоятельной рекомендации и все-таки прибежал прощаться, вообразив, что они больше не увидят друг друга никогда. "Вот уж не подозревал раньше, что мой ассистент такой истерик и... романтик!" - с легким раздражением подумал Шаффхаузен. Вздохнув, он решил проведать Эрнеста в перерыве между трудами, и попросил Шарля предупредить его, когда пациент устанет и отвлечется. Отпустив медбрата, он недовольно подумал о том, что если эти двое начнут переписываться, ему придется взять на себя неблагодарную роль перлюстратора*** их любовной переписки... ________________________________________ * варай-варай - один из диалектов, на котором говорят жители отдельных регионов Республики Филиппины **компульсивное - навязчивое, часто повторяемое действие, обычно препятствующее осознанию стоящего за ним чувства, но служащее избавлением от внутреннего напряжения, порождаемого этим неназванным чувством ***перлюстратор - человек, который занимается тайным вскрытием чужой почты
Эрнест Верней: Взволнованный и расстроенный после отъезда Дюваля, Эрнест не стал принимать на ночь лекарство, дурно спал и поднялся с постели, когда еще не было и пяти. Он проработал все утро, отказался от завтрака, а в качестве обеда ограничился куском деревенского хлеба и гроздью винограда. Картина поглощала его внимание, отвлекала от навязчивых мыслей и укоров совести, но одновременно требовала полностью отдаться ей, подобно властной любовнице. И на холст ложились образы, не слишком похожие на портрет дочки греческого коммерсанта и сластолюбивого стареющего аристократа... Это было совсем не то, что хотел Шаффхаузен, но Эрнест находился теперь во власти тех сил, перед которыми должны были склониться все земные авторитеты. Он должен был, должен был произвести на свет мучившее его чудовище, выпустить его из недр души, заключить в пространсиво холса и рамки, чтобы оно не пожрало его самого и весь остальной мир. Визит доктора в оранжерею во время сиесты был ожидаемым, но у художника так и не нашлось времени как следует подготовиться к разговору. Он только снял насквозь промокшую от пота рубашку, ополоснулся до пояса под поливочным душем, и застегнул ремень на джинсах, чтобы не выглядеть совсем уж вызывающе. И с неудовольствием поймал себя на том, что прислушивается к шагам в коридоре, как ученик в ожидании строгого, но уважаемого учителя. Шаффхаузен вошел, как всегда, подтянутый, моложавый, на рубашке - ни пятнышка, на брюках - ни одной лишней складки, в одной руке портсигар, в другой - коробка с кормом для его ненаглядного какаду, который со вчерашнего дня успел прокусить Эрнесту палец, выдернуть клок волос и оставить "автограф" на одном из эскизов. - Здравствуйте, доктор, - вежливо поздоровался молодой человек. - Зашли проверить, как продвигается семейный портрет? Должен вас огорчить: на эту тему у меня хронический творчесий нестояк. Но это не значит, что я сидел без дела... Как-никак,я должен вам шестьсот франков, и отработаю их, будьте уверены.
Эмиль Шаффхаузен: - Ммм... Вы решили переключиться на рисование химер вашего бессознательного? Что ж, только приветствую. - Шаффхаузен разглядывал эскизы, распределенные по всем плоскостям, доступным для просушки. Густой запах водорастворимых красок, какими обычно пользуются дети, окутал его вместе с водными испарениями, и доктор подумал, что для экспериментов с маслом оранжерея будет явно не самым подходящим помещением. - Как знать, может, когда вы станете так же знамениты, как нынешние известные художники-абстракционисты и экспрессионисты, вот эти ваши эскизы спасут мою клинику от разорения, а? - он оторвался от созерцания некой фантасмагории, больше всего напомнившей ему пир каннибалов. Пройдя к попугаю, радостно закачавшемуся на прутьях большой клетки и что-то заваракавшему по-филлипински, доктор ограничил общение с птицей тем, что высыпал ей корм и понаблюдал за ритуальным поеданием лакомых кусочков. Потом он вернул свое внимание Эрнесту: - Скажите, что вас, как мужчину, может заставить сдержать обещание? И что вынудит нарушить его?
Эрнест Верней: - Хотел бы я, что бы все это было только химерами... - вздохнул Эрнест и, взя лоскут ткани, принялсявытирать влажные руки. - Боюсь, что стать таким же модным художником, как Дали или Уорхолл, мне не светит, да я к этому и не стремлюсь, признаться... Мой кумир - Пикассо, но его гений недостижим, как Млечный путь. Он с детским любопытством смотрел, как Шаффхаузен кормит какаду, жалея, что не удостоился от попугая такой же горячей симпатии, но доктор не дал ему времени насладиться зрелищем, задав довольно тревожный и двусмысленный вопрос. - Я могу долго распространяться на эту тему, доктор... но скажу коротко. Стараюсь не давать обещаний. Но если уж что-то пообещал, обычно держу слово. При условии, что оно дано добровольно, а не вырвано у меня давлением и шантажом. Тогда я не считаю себя связанным. Может, сразу скажете, к чему вы клоните, месье?
Эмиль Шаффхаузен: - Всего лишь любопытствую, месье Верней. - Он снова повернулся к какаду и некоторое время ласково разговаривал с ним, а попугай доверчиво подставлял под почесывание свой затылок, изредка расправляя хохолок от удовольствия. Оторвавшись от птицы, он снова вернулся к художнику: - Стало быть, если я попрошу вас мне кое-что обещать, вы выполните просьбу? А если потребую - нарушите? Так?
полная версия страницы